Последние отзывы

  27  

— Вот же пакость! — сказал толстый человек и, сунув в рот кровящий палец, пнул обломки меча. Затем мстительно наступил каблуком и попрыгал, добивая.

— Прекрати немедленно! — велела девица в цветастом наряде. Ее глаза ярко блестели, лицо же наоборот было бледно под слоем белил, а щеки полыхали изрядной порцией румянца. Стоя в центре старого зала, девица оглядывалась. И судя по выражению лица, увиденное было ей не по вкусу.

— Грязно.

— Зато безопасно, — возразил толстяк, вынимая палец изо рта. — Он сказал, что главное, чтоб безопасно. И чтоб потолки высокие.

Потолки в старом зале и вправду были высоки. Четырехугольные колонны распускались гигантскими лилиями, лепестки которых врастали в кирпичную кладку. Кое-где в нее были вделаны крюки, с которых свисали длинные ржавые цепи.

В углу валялось колесо.

— Уберешь тут, — сказал толстяк, подвигаясь к выходу, но девица преградила дорогу:

— А чего это я? Чего если убираться, то я? Как будто некому больше… как будто эти не могут!

— У них другая задача. И не ори!

— Я не ору! Я просто спрашиваю, почему как убираться, так сразу я?!

— Нет, ты орешь!

Оба замолчали, одновременно повернувшись к выходу, и отпрыгнули друг от друга, когда в подвал влетел взъерошенный ворон. Задев толстяка крылом, птица шлепнулась на пол, отряхнулась и заговорила.

— Где? Где? Где?

— Здесь нету. У себя. Чего случилось? — девушка, присев на корточки, протянула к ворону руку, но тут клюнул и, отпрыгнув, заорал:

— Пр-р-ровор-р-ронили! Ур-р-роды!

— Как проворонили? Почему проворонили? — мужчина в велосипедных очках одной рукой держал карлика за горло, второй же методично отвешивала пощечины. От ударов голова карлика болталась, а ноги подергивались. Ворон же, скукоженный и несчастный, сидя на крыше беседки, наблюдал за расправой.

Наконец, экзекутору надоело, и он выпустил жертву.

— Он… он не в то окно полез! Мы ждали. Мы были готовы!

Ворон хрипло каркнул, подтверждая: были.

— А он не в то окно полез… а потом побежал… побежал и… все… — карлик хлюпал и тер кулачками глаза.

— И все. Все будет, когда тебе на шею петля ляжет. А она ляжет, если этот мальчишка обратится в клирикал с жалобой.

— Н-не обратится.

Черная тень скатилась с крыши и, прижавшись к ноге, снова каркнула.

— А ты вообще заткнись.

— Он побоится скандала, — карлик, чуть осмелев, заговорил спокойнее. — Сами подумайте, ладно, если про него узнают. А если про нее?

— Если про нее узнают, то мы, мой имбицильный друг, окажемся в Ньюгейте. В лучшем случае. Но я думаю, ты прав. Он ранен, растерян, а главное — недостаточно опытен, чтобы принять верное решение. Поэтому мы сделаем вот что…

Открыв глаза — какой же странный сон ей виделся! — мисс Эмили обнаружила, что сидит за столом. В правой руке ее — перо. Левая касается ноготками чернильницы.

Горят свечи. И лампа под высоким стеклянным колпаком. И газовый светильник на стене. И в камине бултыхается, мечется из угла в угол косматое пламя.

Жарко. Душно. В темном углу посапывает Мэри, рот ее приоткрылся, а на нижней оттопыренной губе повисла капелька слюны. Вот-вот сорвется, измарает белоснежный воротничок.

Нужно разбудить.

Нельзя будить.

Нужно сделать. Что?

Белый лист приковывает взгляд и уже не выглядит белым, там, под тончайшей пленкой мечутся буквы, ползут, вспыхивают строками и гаснут быстрее, чем Эмили успевает прочесть.

Нет, не так. Острие пера проткнуло чернильную гладь. Подалось вверх. Замерло, дожидаясь, пока соскользнет нечаянная капля. Коснулось бумаги, заскользило, проявляя спрятанные буквы.

Эмили писала быстро.

"Общество любителей петуний "Весенний цветок" уведомляет о продаже семян редкого сорта "Леди Анна" по шесть шиллингов и три пенса за дюжину"

Отложив первое письмо, она взяла второй лист и вновь на секунду задумалась, вглядываясь в бумагу.

"Мой милый Дориан,

Прости меня за боль, которую ты испытал, и знай, что нет в том моей вины.

Узнав о произошедшем, я решилась написать тебе. Отчаяние мое безгранично, а надежда почти умерла. Я ехала в Сити, мечтая о новой жизни и встрече с тобой, и будущее виделось светлым и преисполненным чудес. Однако ныне, оглядываясь назад, я понимаю, сколь наивны мы были.

  27