Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
38 
Анна-Мария наклонила голову, взволнованная и счастливая одновременно.
— Я так и не поблагодарила вас за то, что вы сделали для меня тогда, — почти прошептала она.
— И еще спасибо за то, что помешали мне подписать ту бумагу в конторе! Я согласна с вами. Думаю, у Нильссона совесть нечиста, если он не захотел мне показать нижнюю бумагу. Как вы думаете, что это было?
Коль пожал плечами.
— Может быть, хотел, чтобы вы заплатили его долги, — едко улыбнулся он.
И внезапно Анна-Мария испытала почти невыносимое ощущение счастья. День, холодный и серый осенний день, внезапно стал самым прекрасным в ее жизни, пейзаж с малопривлекательными домишками засветился серебряным светом. Она шла и откровенно беседовала с Колем, которого все боялись, поскольку он интересовался только рудником, а люди его занимали мало. Нет, это было не так, это говорили члены семьи Брандта. Именно Коль заботился о слабых в Иттерхедене.
А вообще-то, он был странный. Упрямый, как покореженные сосны на пустоши. Но все же сжалился над ней, когда она побоялась идти в лавку одна.
Она лихорадочно пыталась найти еще какую-нибудь тему для разговора. Чтобы ему не стало скучно в ее обществе, чтобы он не ушел.
— Я давно хотела спросить, — начала она быстро, слегка запинаясь. — А где мать Эгона? Она умерла?
— Да. При его рождении. Его отец пытался приводить в дом разных женщин, вести хозяйство и все такое, но они не вынесли его пьянства. Пьяный, он становится просто страшен. А Сюне во всем на него похож.
Анна-Мария вздохнула.
— Да, мало, что можно сделать для Эгона.
— Но ведь сейчас ему гораздо лучше, правда?
— Да. Он кажется более чистым и даже немного поправился. Но все так же напуган.
— Так же боится, что отец или брат снова напьются, это верно. Потому что тогда ему приходится несладко. Я попробую снова серьезно поговорить с Сюне. Вы здорово украсили школьный зал, я видел. Но должен признаться, что не особо верю в этот рождественский праздник. Парни ругают бабьи затеи и ненужную чепуху. «Да эти неуклюжие ребятишки просто ни на что не способны!» — говорят они. И, по правде сказать, я с ними согласен. Вам не стоит переоценивать вашу роль здесь, в поселке.
— Но я…
— Это может плохо кончиться. Я просто хотел слегка предостеречь.
Анна-Мария и рассердилась, и разволновалась. Но они были уже у лавки и вошли в нее. На них обрушилась целая лавина различных запахов. Кожи, селедки, мыла, специй… Анна-Мария даже не могла все их различить. Коль оставил ее и подошел к группе мужчин, которые сидели на мешках и бочках или торчали у прилавка. Сама она попросила катушку ниток, и лавочник пошел за ней внутрь.
Парни, черные от рудничной пыли, с любопытством поглядывали на нее, говоря с Колем. Когда он был здесь, они уже не осмеливались вести себя так нагло.
Внезапно Анна-Мария обратила внимание на одного из них. Она спонтанно подошла к нему и протянула руку.
— Здравствуйте, — сказала она, приветливо улыбаясь. — Вы, должно быть, мой ближайший сосед, Севед, не так ли?
Мужчина удивленно уставился на нее усталыми, разочарованными глазами.
— Верно. А как барышня догадалась?
— О, — засмеялась Анна-Мария. — Я вас сразу узнала — благодаря маленькому Рудольфу. Он совершенно так же смешно морщит нос, как и вы.
В лавке воцарилась полная тишина. Она продолжалась долго-долго. Лавочник трусливо поглядывал то на одного, то на другого. Мужчины не шевелились, они ждали, как отреагирует Севед.
Наконец, до Анны-Марии дошло, что она сказала. Ведь именно Рудольф и был тем самым несчастным младшим ребенком в семье!
Севед распрямил натруженную рабочую спину. А потом весело сказал:
— Эй, лавочник! Принеси-ка стаканчик пива для маленькой барышни! Я плачу!
— Но я не… — возразила она.
— Пейте, — пробормотал Коль у нее за спиной.
— Ну уж, попробую пива ради такого случая, — улыбнулась Анна-Мария, принимая в руки не совсем чистый стакан. Остальные тоже подняли свои стаканы, она улыбнулась им и выпила. Ей даже удалось удержаться и не сморщиться. Ей никогда не нравилось пиво.
А Севед стоял у прилавка и разговаривал с лавочником.
— И еще я хочу купить это домой, жене, — сказал он, указывая на чудовищную безвкусную фарфоровую пастушку с поросячьим розовым лицом и в ядовито-зеленом платье. — Если уж покупать, то только самое лучшее. Запиши на мой счет, ты ведь знаешь — я заплачу!
38 
