25 
Легкие ее раздирало, она втягивала воздух глубокими, напряженными вдохами, чувствовала, что смертельно устала, пробираясь вперед и сражаясь с ветром и страхом.
— Там! Там в окне горит свет! Ты там живешь?
— Нет, — ответил Эгон, и его слабый голос подхватил и понес через пустошь.
— Все равно, идем туда! Давай, скорее!
Они расчищали себе дорогу в вереске. Анна-Мария пыталась идти в том направлении, где, по ее мнению, была тропинка, но она могла и ошибаться.
Она попыталась бежать, но это было почти невозможно по заросшей мелким кустарником и неровной земле. Она так устала, так устала — и мальчик, конечно, тоже.
Она еще раз обернулась. И увидела очертания мужской фигуры на фоне неба — близко, очень близко от них. Он что-то кричал…
— Скорее, Эгон, — задыхаясь, проговорила она. — Беги!
Мальчик был так же напуган, она могла слышать, как он периодически всхлипывает. Эти всхлипы смешивались с ее собственными. Они с трудом пробирались вперед по упрямо торчащему вереску, Анна-Мария схватила Эгона подмышку, и вдруг нога ее застряла. Оба упали на белый, колючий вереск, лежали, уткнувшись лицом в землю.
«Мальчик, — подумала она. — Я должна защитить мальчика… Господи, помоги нам, не оставляй нас!».
Она сжалась, обхватив руками Эгона, ожидая неминуемого удара.
5
Но ожидаемого удара не последовало. Равно как и жестокой, резкой, мертвой хватки насильника.
Две сильные руки подняли ее с колен, подняли и фонарь, который уже почти погас, помогли Эгону встать на ноги — казалось, все это — одним махом.
— Какого черта вы здесь делаете? — прокричал сердитый голос прямо ей в ухо. Мальчик присвистнул:
— Коль! Это всего лишь Коль, фрекен!
— Всего лишь? А ты кого ждал? — спросил он грубо.
Анна-Мария попыталась отчистить лицо от липких веточек вереска.
— Убийцу с топором, — прошептала она, задыхаясь. — Мы думали, это убийца с топором.
— Какой еще убийца с топором?
Он поднял фонарь, чтобы получше разглядеть ее, и теперь и Анна-Мария могла его видеть. Свет упал на неожиданно привлекательное лицо, намного более молодое, чем она ожидала. Глаза, черные, как ночь, иссиня-черные волосы под толстой вязаной шапочкой. Черты лица суровые, но тем не менее, на удивление чувственные. Больше рассмотреть ей не удалось, потому что отвернулся, помогая вернуться на тропинку.
Она настолько устала, что едва могла говорить.
— Нильссон говорил об убийце с топором. Насильнике, который сбежал и сейчас прячется здесь на пустоши. Это рассказали в городе, когда он ездил за пособиями для школы.
Приходилось напрягать голос, чтобы кричать так громко.
— Чепуха, — сказал тот, кого называли Коль. — Если ему кто-то и мог рассказать об этом, то только я, потому что именно я и ездил в город. Очень похоже на Нильссона. Любит пугать людей гнусными сенсациями. И распространяет свой яд. Но когда-нибудь он допрыгается. А вы, конечно, новая учительница? Что вы здесь делаете?
— На пустоши или в поселке?
— На пустоши, разумеется, — ответил он безо всякого выражения.
— Я провожала домой Эгона.
— Неужели нельзя было попросить об этом кого-то из мужчин?
— Кого?
На это он не ответил.
— Нильссон сказал, что вы ушли. Очень глупо, если знаешь, какова пустошь в бурю.
Он поднял замерзшего мальчика на руки и попросил ее светить на дорогу.
— Мой фонарь погас, — объяснил он. — И, кстати, неужели вы думаете, что беглый убийца шляется здесь с фонарем?
Анне-Марии пришлось признаться, что она была в панике.
Они не произнесли больше ни слова, пока не дошли до дома, за маленьким окошком которого дрожало желтоватое пламя. Коль громко постучал в дверь и опустил мальчика на землю.
Изнутри раздался нечеткий мужской голос:
— Дверь открыта, чего это ты расшумелся, чертов мальчишка, неужели нельзя дать людям поспать?
Коль открыл дверь, и они вошли в дом. Войти в помещение, найти защиту от ветра… Ей показалось, что ей заткнули уши ватой, так тихо и чудесно это было. И ветер не рвет тебя на части. Но здесь было не намного теплее!
— Какого черта шумишь? — донеслось с кровати, — И чего это ты приперся так поздно? Огонь потух, а я здесь лежу, помочь некому… — Он замолчал и сказал уже более спокойно. — О, черт, простите, я не видел господ.
25 
