Последние отзывы

  139  

Их супружество незаконно, их завещания официально не признаются, их дети – незаконнорожденные. Даже если они дворяне, то к ним относятся, как к презренным мужланам. Лафайет заявляет, что так больше продолжаться не может.

– Сразу видно, что он возвратился из Америки. Я бы очень хотел ему помогать. Ты прав, когда говоришь, что в Версале мысли и умы изуродованы. Блеск королевства, величие дворца скрывают темные мысли, сложные хитросплетения, мрачные заговоры. Ты не представляешь себе, до какой степени мне хочется вернуться в Виргинию.

– Тогда зачем колебаться? Возвращайся! Я тоже туда однажды уеду. Послушай, эта история, которая едва не стоила тебе жизни, я ее совсем не знаю. Но я знаю, что ты нажил врагов, по крайней мере, один из них очень могуществен. Король слаб. Он не сможет долго защищать тебя от врагов. Мундир королевского гвардейца не станет тебе кирасой. Возвращайся туда, где о тебе ходят легенды, где у тебя могущественные друзья. Там ты будешь свободным человеком.

– Я знаю, – вздохнул Жиль. – Но есть долг.

Долг солдата защищать короля, а не быть защищаемым королем.

В теплый салон Аглаи, в котором благоухали огромные лилии из теплиц Баньоле, новости доходили быстро. Они приходили с последними снегопадами не желающей уходить зимы, вместе с первыми весенними ветрами весны, которая никак не хотела наступать. Ливневые дожди ежедневно обрушивались на королевство, резкое потепление ускоряло таяние снега, создавая катастрофические наводнения, усиливая нищету, порождая повсюду гнев и ненависть.

Когда в Париже стало известно, что королеве наконец удалось уговорить короля купить Сен-Клу, это вызвало взрыв гнева. В клубах и кафе, в масонских ложах и пригородах царили ярость и бурное негодование. С необыкновенной энергией разразились куплетисты. Тем не менее как-то не замечалось, что герцог Орлеанский заканчивал строительство Пале-Рояля на шесть миллионов, полученных от продажи Сен-Клу, и два миллиона от продажи своих экипажей для охоты графу д'Артуа. Всю семью Орлеанов превозносили до небес, а королеву втаптывали в грязь. 27 марта сто один залп пушек возвестил всему Парижу, что Мария-Антуанетта благополучно родила сына. Но это не произвело истинной радости, не вызвало радостных возгласов, как это было четыре года назад при рождении наследника.

Париж находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Желая примирения с Церковью, граф Прованский и барон де Бретей получили официальное разрешение на арест Бомарше. Удачливый автор «Женитьбы Фигаро» был отправлен для размышлений в Сен-Лазар, тюрьму для мошенников, хулиганов и грабителей – неотвратимое наказание за злословие в адрес монсеньера де Жюине, архиепископа Парижа, в одной из его песенок. Он с трудом избежал наказания плетьми, как это происходило со всеми вновь прибывшими. К счастью, он пробыл в тюрьме всего лишь пять дней, а едва лишь выйдя оттуда, поспешил за утешением к друзьям королевы. Ему было обещано, что его «Севильский цирюльник» будет поставлен в Трианоне, что сама королева будет исполнять роль Розины. Это было прямое неповиновение указу короля.

Париж обрел также своего врача. Граф Александр де Калиостро поселился на улице Сен-Клод в Маре в прекрасном особняке Орвилье, снятом для него кардиналом Роганом. Успех его был огромен, он мог сравниться разве что с успехом графа де Сен-Жермена. Говорили, что он может получать золото, бриллианты, что он обладает эликсиром вечной молодости, что он может излечить любую болезнь, что он предсказывает будущее и сотни других вещей. У его дверей всегда была толпа народу.

Тем временем Жиль жил только ожиданием того дня, когда он будет в состоянии покинуть Эрмитаж и сам сможет нанести визит этому человеку. Главная ценность этого человека для Жиля заключалась лишь в том, что он знал, где находится Жюдит.

Однако, по мере того, как силы возвращались к нему, властное личико Аглаи печалилось. Однажды апрельским утром, во время их утренней прогулки по саду, она не смогла сдержать глубокого вздоха сожаления:

– Еще немного, и вы будете здоровы, друг мой. Еще немного, и мы больше не увидимся.

– Не увидимся? Но почему же? Вы не будете принимать меня в своем доме, потому что я больше не ваш больной? Мне бы это принесло большое огорчение.

– Вы думаете? Ваше сердце занято скорее другими заботами, чем заботами о друге.

Они остановились возле только что распустившихся георгинов. Жиль ласково взял ее руку, поцеловал.

  139