Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
73 
— Этого мало. Ты должен назвать свои преступления! Моя огненная колесница ждет. И она направится не на небо!
Карл опять душераздирающе закричал.
— Сознайся! — повторил Хейке. — Ты избивал свою жену, не так ли?
— Она это заслужила.
— Но не с самого же начала!
— Нет. Нет, не с самого начала! Но в последние годы она…
— Ты сам виноват в этом. Ты совершенно не любил ее.
— Не любил. Это она соблазняла меня. И я постоянно давал ей то, чего она хотела. Я выполнял свой супружеский долг, этого никто не сможет отрицать.
— Долг, да. Но без любви. А похоти в тебе было не меньше, чем в ней — и после этого ты бил ее. Разве можешь ты отрицать это?
— Нет, нет, я сознаюсь в этом! Если я только…
— А твоя дочь? Как ты обращался с ней?
Никто не слышал, как Эбба вошла на кухню и слушала теперь то, что они говорили, с самого начала. Арв и священник попросили ее помолчать, и она охотно согласилась.
— С Гуниллой? — заикаясь, произнес Карл. — Я воспитывал ее поркой в духе Господних добродетелей.
— Ты просто третировал ее! Ты сделал ее жизнь постоянной пыткой, так что теперь она никогда не будет по-настоящему счастливой в браке.
— Женщина должна быть покорна мужчине.
— Вздор! Просто тебе нравилось бить ее! А в последний раз ты даже хотел изнасиловать ее!
— Это она проболталась?
— В этом нет никакой необходимости. Мне и так известно обо всех содеянных грехах.
— Я имел на это право!
— Что же это за право?
Карл сел под одеялом.
Если он скажет, что Гунилла не была его дочерью, он потеряет ее и те преимущества, которые влечет за собой ее брак с писарем. Если же он скажет, что она его дочь, то это будет означать, что он совершил по отношению к ней грех, и тогда перед ним открывается прямая дорога в преисподнюю.
И он решил пожертвовать Гуниллой ради спасения своей души.
Но силы его были на исходе, и он с трудом выдавил из себя:
— Она не… моя дочь… Потому я имел право… прикоснуться к ней, я…
— Что ты сделал с ней?
— Это Эбба толкнула меня на это…
Стоящая на кухне Эбба хотела уже вмешаться, но остальные удержали ее.
— Это ложь, Карл Кнапахульт. Еще один грех в твоем длинном списке. Я забираю тебя с собой!
«Неужели так говорят там, в преисподней? Не совсем чистый шведский язык! Хотя, там знают все языки мира, и не так-то легко найти правильный акцент», — подумал Карл. Сердце у него билось так тяжело и неровно, что в груди и в левой руке у него была тупая боль.
— Нет, нет, — простонал он. — Не уводи меня! Я признаю свои грехи, я бедный, грешный человек! И мы не делали ребенку ничего плохого, мы заботились о ней…
— Эббахорошо относилась к ней. А ты только бил ее и читал ей утомительные наставления из Библии — ради собственного удовольствия. Говори, где вы нашли ребенка!
Карл едва мог говорить.
— На… на дороге. Меня обманули. Я выиграл мальчика… Но тот подлец обманул меня. И я получил только девчонку.
Хейке выпрямился. Вошли все остальные. Это было все, что они хотели знать. Эбба плакала навзрыд.
— Ты подтверждаешь это, Эбба? — спросил священник.
— Да, что теперь мне остается сказать…
Но Карл больше не видел и не слышал их. В полузабытье он почувствовал, как священник взял его руку и попросил Господа простить этому человеку все его великие грехи, в том числе его самовосхваление и самодурство.
И в минуту смерти Карл Кнапахульт ясно увидел самого себя — и перед ним забрезжил его первый миг смирения. И он ощутил в себе несказанный мир.
Женщины — странные создания. Упав на колени перед его постелью, Эбба принялась искренне плакать о нем.
— Где ты была этой ночью? — спросил Арв, когда она вместе со всеми направилась в его дом.
— Ходила и мерзла, — ответила она. — Я не решалась даже подумать о том, что вы обнаружите, что Гунилла не моя дочь. Я не могу потерять ее.
— С вами этого не случится, мама, — ласково произнесла Гунилла. — Я всегда буду называть вас мамой. И вы сможете жить у нас Эрландом, когда мы поженимся. Мы так решили. Эрланд сказал, что будет вести себя со мной спокойно, но в эту ночь я многое узнала о любви. О трудностях других людей. Мои трудности — не самые большие. Теперь я смотрю на любовь совсем иначе.
73 
