Когда он обернулся к ней, Ева увидела на его ресницах слезы.
– Я – лейтенант Даллас.
– Да, я помню, – сказала, поднимаясь, миссис Морганстен. – Мы вас видели в торговом центре, когда… Я вас помню. Мы вам так благодарны, мы с мужем, и Дарли тоже.
– Я вас видела. Вы открыли дверь в комнату, – произнесла, не сводя с нее глаз, Дарли. – Открыли и сказали, что мы в безопасности.
– Теперь ты действительно в безопасности.
– Мелинда сказала, что вы ко мне заглянете, – сказала Дарли, нервно теребя пальцами больничную простыню. – Где она сейчас?
– Рядом, в палате напротив.
– Вы уже арестовали его? Арестовали и посадили обратно в тюрьму?
– Мы над этим работаем.
Дарли немного судорожно вздохнула, и лицо отца мгновенно упало. Мать тут же подсела к ней и взяла дочку за руку.
– Я хотела бы побеседовать с Дарли наедине.
– Она уже все рассказала, – начал возражать мистер Морганстен. – Ей действительно нужно…
– Все нормально. Все нормально, папа. Мне самой надо с ней поговорить. Так Мелинда сказала. Все нормально.
– Тогда мы вас оставим ненадолго, – сказала миссис Морганстен, поднялась, еще немного постояла в нерешительности. – Давай выйдем на улицу, – прошептала она мужу.
– Я… Мы сходим, купим тебе мороженого, – сказал он. – Идет?
– Ладно.
– «Сливочная сладость», да? Это ведь оно – твое любимое? Ты без него жить не можешь.
– Точно, это самое вкусное.
– Мы скоро вернемся, – он наклонился и поцеловал девочку; когда он обернулся и посмотрел на Еву, в его глазах был водоворот чувства вины, горя и отчаянной надежды.
– Папа плакал, – сказала Дарли, когда они остались один на один. – Он старается сдерживаться, но у него не получается. Старается помочь, но у него не получается.
Стоя лицом к лицу с этим изможденным страданиями и болью ребенком, Ева почувствовала, как отчаянно ей не хватает Пибоди. Она бы точно знала, что нужно сказать, как сказать, как наладить контакт с девочкой и с родителями.
– Я не могу папе рассказать, что он со мной сделал. Не могу об этом говорить, при нем не могу. Маме бы рассказать хотела, но не знаю как. Я была дурой, значит, я сама во всем виновата. Я не могу им все рассказать.
– Почему ты считаешь, что была дурой?
– Мне нельзя разговаривать с незнакомыми людьми, типа той женщины. Если бы я не…
– Она была доброй, – начала Ева. – На вид она была доброй, нормальной женщиной. А ты была в магазине, вокруг была толпа народу, и подруга недалеко, только переодеться отошла.
– Она сказала, что хочет купить кое-кому подарок – я точно не помню. Платье было просто шикарное, и она просто хотела спросить, нравится оно мне или нет. Все так странно вышло.
– Уверена, родители учили тебя вести себя со взрослыми вежливо.
– Да, конечно, но…
– И в этом магазине ты уже много раз бывала, а вокруг были еще люди, и продавцы, и твоя подруга. И добрая на вид женщина задала тебе вопрос. Ты ответила на него, но это не значит, что ты дура. Она воспользовалась тем, что ты – вежливая, хорошо воспитанная девочка. Ты не виновата в том, что она оказалась совсем не доброй. Ты ни в чем не виновата. Ты не сделала ничего дурного. Ты ничем не заслужила того, что с тобой произошло.
– Вы не понимаете, – Дарли заплакала; крупные слезы медленно покатились у нее по щекам. – Другие полицейские тоже не понимают. Вы не можете понять.
– Нет, могу.
Дарли в гневе замотала головой:
– Нет, не можете! Вы не знаете, каково это!
– Я знаю, каково это.
Что-то в том, как Ева произнесла это, заставило Дарли утереть слезы и уставиться на нее.
– Айзек и с вами тоже это сделал? – дрожащими губами произнесла она.
– Нет. Это был другой, наподобие его.
– И вы сбежали? За вами пришли и спасли вас?
Кровь на руках, лице. Влажная и теплая.
– Да, я сбежала.
– Как же вы теперь живете? Как вы можете жить? Я не смогу жить дальше.
– Нет, сможешь. Ты уже начала жить дальше. Ты сказала отцу, что хочешь мороженого, хотя это и не правда. Сказала, потому что не хочешь сделать ему больно, потому что хочешь, чтобы ему стало легче. – Ева взяла со столика расческу. – Спорим, и маме своей ты позволила расчесать себе волосы, просто чтобы дать ей что-то для тебя сделать.