Последние отзывы

  27  

Угодин считал себя мэтром пера и сенсаций, поэтому всякий раз обиженно недоумевал, когда, встречая какого-нибудь своего приятеля, узнавал, что тот не в курсе его очередной хвалебной или разносной статьи. В этом просматривалось его наивное тщеславие самовлюбленного писаки.

– А Урутаев? – поморщился от угодинской манеры выражаться Китаец.

– Урутаев – ставленник мэрии, насколько мне известно, – доверительно-взволнованным тоном заговорщика, открывающего тайну своему союзнику, произнес Угодин, – та еще птичка. Одно время симпатизировал Эвансу, навел мосты. А потом сам же и выпер его. Поставил свою штучку, – глаза Лени сально заблестели, – баба с головой, но больно заносчивая. Свою игру ведет: вроде и с Урутаевым, а вроде и нет. Хитрая бестия.

Китаец слушал с интересом. «Что бы сказал Леня, узнав, что тот романтический ужин, о котором я заикнулся в начале разговора, у меня с Натальей Станиславовной?» – с чуть заметной улыбкой подумал он.

– Ты какой-то рассеянный, – не распознал этой нюансированной улыбки Леня, – спишь на ходу.

– На меня всегда так морозный воздух действует, – вяло произнес Китаец.

– Ну так вот, – эмоционально продолжил Леня, – обворовал этот Эванс своих партнеров, нахапал денег. Он ведь в суд подал на Урутаева.

– Как же так? Если он везде не прав, почему решил судиться с Урутаевым?

– Хрен его знает. Может, кого в суде подмазал… – предположил Леня, хотя его голос звучал не так уверенно, как в ходе всего разговора. – Не знаю, короче, что да как, а только подал он на Урутаева в суд. Такому мошеннику, как этот янки, все нипочем. Нахрапом привык действовать! Только сейчас он по тонкому льду ходит… – Угодин с загадочным выражением взглянул на Китайца. – У него, конечно, тоже свои люди и в мэрии, и в тайных кругах нашей мафии есть, той, которой Урутаев дорогу перебежал… Хотя сам этот чеченец тоже с мафией повязан. В общем, тысяча и одна ночь, – с лихорадочным блеском в глазах резюмировал Леня, – на этом можно не одну статейку состряпать.

Китаец понял, что ничего интересного больше он от Лени не услышит. Но положение, как говорится, обязывало. Он медленно допил минералку и закурил. Ему определенно нравилось в этом тихом уютном баре. Мягкое освещение усыпляло, обитые бордовым плюшем диванчики придавали интерьеру что-то салонно-домашнее.

– А ты чем занимаешься? – Угодин уплетал цыпленка.

– Да ничем конкретным…

– Но денег-то хватает? – не отставал Леня.

Китаец пожал плечами и скептически улыбнулся.

– Понятно, – мотнул коротко остриженной головой Леня, – а мне трудновато приходится…

Его пробило сочувствие к самому себе. Китайцу даже показалось, что лукаво-маслянистые глаза приятеля увлажнились.

– Поэтому ты и ужинаешь в таких отнюдь не дешевых местах, как это? – поддел Угодина Танин.

– Не завидуй. Я нечастый тут гость.

– Лукавишь, брат, – недоверчиво улыбнулся Китаец. – Ладно, хорошо с тобой, – соврал он, – но мне пора. А то на ужин опоздаю, – с тонкой намекающей улыбкой добавил Танин.

Он зевнул, попрощался с Угодиным, подавив приступ дикого отвращения, пожал Лене руку и, поднявшись из-за стола, направился к выходу. Бар располагался в подвале. Танин миновал гардероб, легко взбежал по крутой лестнице и, выйдя из помещения, не спеша пошел к своему авто.

* * *

Приехав домой, Китаец залез в горячую ванну. Лежа в ней, он размышлял о том, что сказал ему Угодин. У Танина не было оснований доверять этому пройдошливому журналисту, склонному все преувеличивать. Китаец неплохо знал его. Знал, что для Лени тонкие переходы и нюансы почти всегда оставались неуловимыми. Он предпочитал резкие контрасты и либо пел кому-нибудь оглушительные дифирамбы, либо безоговорочно чернил. Китаец недоумевал по поводу того, как мог Эванс, не будучи совладельцем «Виктории», заручаться поддержкой партнеров, брать у них деньги, швырять их направо-налево, жить за счет корпорации в гостинице. Это было не ясно.

Потом, если Эванс так плох и везде виноват, почему он обратился в суд? «Подмазал», – сказал Угодин. Но толком Леня этого обстоятельства объяснить не мог. Конечно, и у его компетенции есть пределы. Китаец вспомнил одну из статей Лени, посвященную теннисисту-вундеркинду. Он высоко отзывался о чувстве юмора спортсмена, но все же и ему, этому чувству, решил задать твердые границы, написав: «С другой стороны, какое бы ни было безграничное чувство юмора, даже такое, как у Пафина, – и оно может иметь четкие пределы». Китаец помнил эту нелепую и претенциозную фразу дословно. Когда он встречал Леню, первое, что возникало в его голове, было как раз это предложение. Он подсмеивался над Леней, всякий раз цитируя ему его знаменитую фразу, и с иронией восхищался тонким знанием и мастерским владением Леней приемами диалектики. Безграничное, согласно Лениному разумению, имело границы. Чем не Гегель?

  27