Последние отзывы

  96  

Еще ночью Колобок дотошно расспросил меня обо всех без исключения пристрастиях, слабостях и увлечениях Мишки, о которых я только мог вспомнить. Потом пораскинул своими гениальными мозгами и пришел к потрясающим выводам – главным в Мишкиной жизни были всего две вещи: работа и женщины.

Я фыркнул:

– Тоже мне сделал открытие!

На что Колобок пояснил, что суть идеи, собственно, не в этом, а в том, что, по его твердому убеждению, Мишка быстрее вспомнит что-то, касающееся работы, чем что-либо другое, пусть даже совсем элементарное. Говорить о женщинах – занятие бессмысленное, так как тема эта слишком уж широка и неисчерпаема. Кроме того, женщин – исключительно хорошеньких медицинских сестричек – вокруг было и так полно. Колесов, кстати, до сих пор самостоятельно, без подсказки, обращал внимание только на телевизор да на них, родимых, – в смысле очаровательных сестричек. Возможно, в этом направлении дело пойдет само собой. Следовательно, особо стоило сконцентрироваться на втором направлении – работе. Пока что Колесов не вспоминает, а просто заново заучивает подзабытые слова. Но если применить метод ассоциации, возможно, появится шанс расшевелить Мишкину блокированную память.

Я признался, что не имею ни малейшего понятия, в чем, собственно, заключалась Мишкина работа. Знаю только, что был он начальником научно-исследовательской лаборатории. А что именно там научно исследовали, черт его знает. Что-то медицинское, Мишка ведь «остепененный» медик.

Такая куцая информация Колобка нисколько не устроила. Он заявил, что все это и так знает, я же ему и рассказал, только гораздо раньше. А теперь должен непременно вспомнить что-нибудь еще, более существенное. Медицина в широком смысле, как и женщины, – тема неисчерпаемая.

Колобок меня достал окончательно, я поднатужился и вспомнил, что специализировался Мишка по психиатрии.

– Так это же другое дело! – вскричал счастливый Колобок.

Когда я днем заглянул в палату, ни Мишка, ни Крутиков не обратили на меня никакого внимания. Они очень увлеченно беседовали. Причем неизвестно, кому беседа доставляла большее удовольствие. Судя по всему, новый подход Крутикова к лечению пациента оказался очень даже результативным.

– Стресс, – сказал Крутиков.

Колесов несколько мгновений помолчал и отозвался:

– Ступор.

Колобок хитро прищурился.

– Псевдореминисценция, – тщательно выговорил он и с любопытством уставился на Мишку.

– Конфабуляция, – вернул тот без запинки.

Мне это напомнило игру в теннис: ты – мне мяч, я – тебе.

– Бред, – пробормотал я, разворачиваясь к выходу.

– Колесов, выйди из класса, – противным голосом сказал Мишка и строго посмотрел на меня.

Я расхохотался. Крутиков похлопал глазами, потом воскликнул:

– Какое-то воспоминание детства, поразившее воображение. Пошло дело! Скажи еще что-нибудь.

– Что? – уточнил я.

– Да все равно.

Я подумал, осторожно сказал:

– Катя.

– Конфетка, – нахально отозвался Колесов, поколебался и добавил: – Электроэнцефалограмма.

– А это-то при чем? – я почему-то рассердился.

– Вертушка, – сказал после небольшой паузы Мишка.

– Это вертолет, что ли? – поинтересовался я. – Между прочим, тебя про вертолет никто не спрашивал.

– Иди, тезка, иди, дорогой. Тебя там больные ждут не дождутся, – Крутиков возбужденно потер руки. – Видишь, нам некогда. Пош-шло-о дело!

Я ушел. А через час Крутиков заявился сам и, беспрестанно зевая после бессонной ночи, рассказал, что Мишку как будто прорвало, слова из него так и посыпались. Правда, теперь все больше невпопад. Но сейчас Колобку страшно некогда, потому что он торопится к Попову, пока того тетка не увезла под Воронеж. И мне после окончания смены придется добираться до тезкиной квартиры самостоятельно. Тем более что Чехов считает, что нам лучше передвигаться поодиночке и не привлекать к себе внимания.

Колобок написал адрес и нарисовал подробный план, как доехать удобнее и быстрее, пропустил мимо ушей мою шпильку о том, что подозрительность – дело заразное, а подхватил ее тезка не иначе как от «кента Юрки», и умчался, бросив напоследок, что Тарасов на работу не вышел, потому что заболел.

Внезапная болезнь Тарасова заинтересовала меня настолько, что я не поленился заглянуть в психиатрическое еще раз, перед тем как уйти. Но узнать удалось только то, что Тарасов позвонил сам, уже ближе к обеду, извинился и сказал, что страшно сожалеет, но чувствует себя прескверно, а потому объявляет себя временно нетрудоспособным.

  96