Последние отзывы

  85  

Может, я получал от своего двоюродного брата и другие подарки — но запомнил только этот. В любом случае, Мишка приезжал в родовую деревню нечасто. Раз в год или даже реже. Нас разделяло сто пятьдесят километров: приличная дистанция для середины семидесятых. На пригородных поездах — почти шесть часов, с двумя пересадками. Машины в их семье тогда не было.

В последующие годы я был увлечен неотвратимым приближением своего ракетно-космического будущего и о брате вспоминал совсем редко, хотя его мать приходилась моему отцу любимой и уважаемой старшей сестрой, родившей, после Мишки, от второго мужа еще двоих детей, в том числе моего одногодка Ивана; две семьи хотя и были разделены полутора сотнями верст, но крепко дружили, вместе отдыхали, исколесили Кавказ, Молдавию и Прибалтику; мы с Иваном виделись три, много четыре раза в год, но души друг в друге не чаяли.

Что касается старшего брата, взявшего фамилию родного отца, — он держался особняком. Не простил матери развода, не принял отчима. В момент, когда ушел отец и мать повторно вышла замуж, ему исполнилось восемь — плохой возраст для семейных драм.

Летом, в школьные каникулы, или на новогодние праздники наступало время семейных визитов. Когда мы — отец, мать, я и сестра — выбирались в подмосковное Домодедово и вспотевший от радости Иван открывал дверь, впуская визитеров в огромную четырехкомнатную квартиру (я был влюблен в нее, мечтал в ней жить; наполненная солнцем, она как бы парила в воздухе, содержала минимум мебели, зато была битком набита книгами, пластинками, коллекциями марок и значков), — Мишка выходил из своей комнаты едва на минуту: коротко, нелюбезно здоровался и опять исчезал. Невероятно красивый, тонкий, темноглазый, длинные прямые волосы, слабая полуулыбка. Мне кивал, иногда жал руку, но ничего не говорил — и я ему тоже.

Он превратился в легенду еще в юношестве. Бабка с дедом любили его и выделяли из всей толпы потомков. Внуков от троих детей родилось шестеро, но Мишка был первым и любимым. В младых летах страстно увлекался садоводством и был прозван Мичуриным. Выращенный им арбуз обсуждался в четырех семьях: маленький, размером с половину футбольного мяча, внутри белый, совершенно непригодный в пищу, — но важен был, разумеется, не сам арбуз, а попытка взрастить его в грубом климате средней полосы. Бабка сдувала с Мишки пылинки, дед — глава клана, директор школы, ветеран двух войн — уважал, давал деньги и все позволял. Уже будучи продвинутым подростком, Мишка приехал к деду и попросил выдать ему старые подшивки журнала «Огонек», единственного в Советском Союзе общедоступного глянцевого издания. Дед выписывал «Огонек» четверть века, стопа журналов хранилась в сарае и высилась до потолка. В каждом номере печатались шикарные цветные фотографии и репродукции классиков мировой живописи: Мишка аккуратно вырезал картинки, отдавая предпочтение мастерам Возрождения, а также Рубенсу и Кустодиеву, увез толстую пачку, и спустя месяц тетка сообщила очередную ошеломляющую новость: Мишка заклеил свою комнату голыми бабами. От пола до потолка.

Теперь, приезжая в Домодедово, я ходил в сумрачную комнату старшего брата, как на экскурсию. Отовсюду на меня смотрели мечтательные глаза обнаженных красавиц. Матово отсвечивали белые бедра, груди, плечи и животы. В одном углу помещался аудиопроигрыватель, стоивший целое состояние, другие углы были заставлены лыжами: разочаровавшись в агрономии, Мишка посвятил все свободное время физической культуре.

Иван трепетал старшего брата — Мишка был старше нас на восемь лет, — но если знал, что хозяин комнаты ушел надолго, звал меня в святая святых, лез под кровать и выкатывал на свет умопомрачительные спортивные снаряды: две длинные стальные рамы на резиновом ходу. «Роллеры, — пояснял Иван. — Он на них летом гоняет. Каждый день до Москвы и обратно».

До Москвы от их дома было пятнадцать километров.

Первый разряд по лыжным гонкам Мишка получил, будучи еще подростком.

Я дотрагивался пальцем до темной твердой резины, толкал — колесо размером с блюдце крутилось, издавая восхитительный гул; безусловно, внутри все было идеально смазано, и загадочная жизнь моего красивого родственника представлялась такой же твердой, красивой и сложной; очень хотелось узнать, что там, внутри? Как трутся друг о друга отлично подогнанные мелкие детали?

Лыжи всегда были высокотехнологичным спортом. Облегающие комбинезоны, легкие ботинки, невесомые палки из прочного пластика, десятки видов мазей — в нищем и сером Советском Союзе добыть все это было почти невозможно. Продвинутый спортсмен, одетый ярко и удобно, румяный и сосредоточенный, проносился мимо пахнущих сивухой простолюдинов как призрак другой, лучшей жизни, как сверхчеловек, — их было мало, и если подросток показывал хороший результат, он попадал в систему, которая лелеяла его, кормила и гарантировала преуспеяние. Инвентарь покупался за рубежом на государственные деньги; выдавался бесплатно. Если планировался выезд на соревнования — тренер писал особую справку, ее надо было просто отнести в школу. Педагоги не возражали. Пусть едет, — вдруг вырастет в чемпиона мира? Вдруг однажды встанет на пьедестал почета, под звуки гимна, начинающегося со слов «Союз нерушимый»?

  85