Эта карта предупреждает, что вам вскоре придется как следует потрудиться. Будет ли от этого хоть какой-то прок, покажет ее окружение. Но хулы уж точно не будет.

Марина Богданова, Оксана Санжарова

Часы

Всю ночь Кириллу Матвеевичу снилось что-то большое и доброе. Он так и не успел понять, что же это такое маячило перед ним, а Мелкий уже захрипел, задребезжал, зазвякал на тумбочке и затих под хозяйской рукой. Через пару минут, вздохнув, старинные Часы галантно отзвенели четверть. Кирилл Матвеевич выкупил их тогда в комиссионке, залез в долги, потом приводил в порядок, перевивал старую пружину, выправлял чудные ажурные стрелки, заново покрывал темным бархатным лаком узкий дубовый футляр. Зато теперь не часы — игрушечка. Сейчас бы, наверное, не стал возиться, а тогда — как в сердце ударили его эти часы. Мелкий рядом с ними что шавка подле арабского скакуна, а вот поди ж — тоже механизм. Ну пора уже, пора, не разлежишься.

За окном плыло жемчужно-серое небо, старый чайник закипал медленно и лениво, Кирилл Матвеевич не спеша вспоминал, что он отдаст сегодня, а что бы еще пообсмотреть. На площадке курила соседка Лена. Поздоровалась, заулыбалась.

— Здравствуй, Леночка. Ну как, ходят?

— Ходят, дядя Кира! Ко мне бы так ходили!

Ленку он помнил еще пятиклашкой. Теперь Ленка вымахала, заматерела, оплыла с боков и стала самой натуральной шалавой. Бабки из подъезда ее ненавидели, но вреда Ленка никому не приносила, чужих мужиков не отбивала, скандалов у нее никогда не случалось. Даже вот сейчас — курит, а в руках здоровенная пепельница колесом, под хрусталь. Жалко, что беспутная, но тут уж дело такое.

А вчера Правый сказал, что нас нет. Он вообще-то и раньше так говорил, но вчера получилось особенно досадно. Раньше это значило, что нет нас всех, и что сам Правый в это не верит, а теперь он говорит, что он есть, а нас нет. Он нас, видите ли, выдумал. Он даже сказал мне, как это называется — очень красивое слово, почти как Мы, — «солипсизм». Я не слишком обижаюсь: у Правого край неудобный, там всё время подтекает… или просачивается?.. то, что сверху думают, а он очень впечатлительный. Ну, если ему так удобно — пусть я буду выдуманным. Главное, чтобы не отвлекался. А ещё вчера Левый сказал, что ему дует и в центре лучше. А Правый пошутил, что я соблюдаю политику нейтралитета. Я спросил, что это, а он сказал: это трое под одним одеялом — тому, кто в центре, всегда тепло. Только я не знаю, что такое одеяло. Я бы предложил Левому поменяться, но вчера мы уже менялись. Или не вчера. Правый говорит, что я неправильно понимаю темпоральность, что моё «вчера» на самом деле «позавчера» или «позапозавчера» или «давным-давно». Он даже пытался мне объяснить, как вчера зависит от смены дня и ночи, но, если честно, я их не замечаю. То есть, когда стоял Левым, может, и замечал, но уже не помню, а в середине всегда сумерки. Так вот, Левый вчера-когда-был-Средним так ныл, что я сказал: ладно, если посредине так тяжело, давай меняться, только стой спокойно, не перекашивай. Но пока менялись, потрясли, конечно. Я же не знал… Про ледниковый период мне Правый только вчера сказал. Но он меня утешил — сказал, что когда Левый в центре переминался, было ещё хуже, кто-то даже вымер. Он говорил кто, но я плохо запоминаю длинные названия.

Но вообще-то теперь Левый ворчит меньше: вчера Правый сказал ему про «эндорфины» и «алкоголь», и теперь он иногда немножко поёт — это приятно — и чуть-чуть шатается — это неудобно, но я выпрямляю спину, и, наверное, наверху ничего не замечают. Правый говорит "цунами больше — цунами меньше…»

Своей мастерской у Кирилла Матвеевича не было — он ютился в углу аптеки, сам построил выгородку, развесил полочки, провел свет. В витрине аптеки выставил свой фанерный плакатик с расписанием. На плакатике резвились мыши: одна похвалялась золотой луковкой, три другие выглядывали из прогрызенного футляра напольных часов, еще две мышонка тащили будильник с развевающимися пружинами. Добротная работа, настоящими акриловыми красками, Кирилл Матвеевич сам потом лакировал фанеру. Заведующая аптекой, дама вообще-то предобрая, даже расстраивалась порой, что у часовщика такая красота, а в витрине у аптеки — красный крест да пластиковая стандартная бутылка с козырьком. Вывеску написала приезжая художница — летом ей Кирилл Матвеевич быстро и недорого починил карманную луковицу, старинную, с репетиром. Даже не столько чинил, сколько исправлял топорную починку столичных халтурщиков. Тонкий механизм, песенка чистая, а они его долотом ковыряли, не иначе. Больно было смотреть на несчастную луковку. То ли дело потом, когда часики запели: низким мелодичным звоном отбили часы и потом сдвоенным, как хрустальные рюмочки — три четверти. Изволите слышать, барышня, без пятнадцати четыре, получите и распишитесь. Художница прямо вспыхнула от удовольствия, чуть на шею ему не кинулась, а денег за своих мышей не взяла категорически. Хотела еще нарисовать кота, починяющего часики, да Кирилл Матвеевич деликатно отказался. Затейница уедет, а ему здесь жить. Точно котом прозовут, к гадалке не ходи.

  193