20 
– В войну в нашем роду погибло семнадцать человек. Двоих моих братьев убили… Мама плачет и плачет. А ходила старушка по деревням, побиралась. «Скорбишь?» – говорит маме. – Не скорби. Кто отдал жизнь за других, тот святой человек". И я все за Родину могу… Только убивать не могу… Я – учительница, я учила – любите человека. Всегда побеждает добро. Дети, они маленькие, душой чистые.
– Чернобыль… Над войнами война. Нет человеку нигде спасения. Ни на земле, ни в воде, ни на небе.
– Радио сразу отключили. Никаких новостей не знаем, зато нам спокойно жить. Не расстраиваемся. Приезжают люди, пересказывают: везде война. И будто социализм кончился, живём при капитализме. Царь вернётся. Правда!?
– То кабан из лесу в сад зайдёт, то лосиха… Люди редко. Одни милиционеры…
– А вы и в мою хату зайдите.
– И в мою. Так давно у меня в хате гости не сидели.
– И крещусь, и молюсь… Господи! Два раза милиция мне печку рубила… На тракторе вывозили… А я – назад! Пустили бы людей – они все на коленках домой бы поползли. Разнесли по свету наше горе. Только мёртвым разрешают вернуться. Их привозят. А живые – ночью. Лесом…
– На радуницу все сюда рвутся. До одного. Каждый хочет своего помянуть. Милиция по спискам пропускает, а детям до восемнадцати лет нельзя. Приедут и так рады возле своей хаты постоять… В своём саду возле яблони… Сначала на могилках плачут, потом расходятся по своим дворам. И там тоже плачут и молятся. Ставят свечки. Висят на своих заборах как на оградах у могилок. Бывает, что и веночек положат возле дома. Повесят белый рушник на калитке… Батюшка молитву читает: «Братья и сестры! Будьте терпеливыми!»
– На кладбище берут и яйца, и булки… Многие блины вместо хлеба. У кого что есть… Каждый садится возле своей родни. Зовут: «Сестра, пришла тебя отведать. Иди к нам обедать». Или: «Мамочка ты наша… Папочка ты наш… Татуля…» Зовут души с неба… У кого в этот год умерли, те плачут, а у кого раньше, те не плачут. Поговорят, вспомнят. Все молятся. Кто не умеет, тоже молится.
– А ночью по мёртвым плакать нельзя. Солнце зайдёт – и уже нельзя. Помяни, Боже, души их. И царство им небесное!
– Кто не скачет, тот плачет… Вот хохлушка продаёт на базаре большие красные яблоки. Зазывает: «Покупайте яблочки! Яблочки чернобыльские!» Кто-то ей советует: «Не признавайся, тётка, что они чернобыльские. Никто не купит». – «Не скажите! Берут! Кому надо для тёщи, кому для начальника!»
– Тут один из тюрьмы вернулся. По амнистии. В соседней деревне жил. Мать умерла, дом закопали. Прибился к нам. «Тётка, дайте кусок хлеба и сала. Я вам дров наколю». Побирается.
– Бардак в стране – и сюда бегут люди. От людей бегут. От закона. И живут одни. Чужие люди… Суровые, нет приветствия в глазах. Напьются – подожгут. Ночью спим, а под кроватью – вилы, топоры. На кухне у дверей – молоток.
– Весной бешеная лиса бегала, когда она бешеная, то ласковая-ласковая. Не может смотреть на воду. Поставь во дворе ведро воды – и не бойся! Уйдёт.
– Приезжают… Фильмы про нас снимают, а мы их никогда не увидим. У нас нет ни телевизоров, ни электричества. Одно – в окно смотреть. Ну, и молиться, конечно. То были коммунисты вместо Бога, а теперь остался один Бог.
– Мы – люди заслуженные. Я – партизан, год был в партизанах. А когда наши немцев отбили, на фронт попал. На рейхстаге свою фамилию написал: Артюшенко. Снял шинельку, коммунизм строил. А где тот коммунизм?
– У нас тут коммунизм. Живём – братья и сестры.
– Как война началась, не было в тот год ни грибов, ни ягод. Поверите? Сама земля беду чуяла… Сорок первый год… Ой, вспоминаю! Я войну не забыла. Пролетел слух, что пригнали наших пленных, кто признает своего, может забрать. Поднялись, побежали наши бабы! Вечером кто своего, а кто чужого привёл. Но нашёлся такой гад… Жил, как все, женатый, двое детей. Заявил в комендатуру, что мы украинцев взяли. Васько, Сашко… Назавтра немцы на мотоциклах приезжают… Просим, на колени падаем… А они вывели их за деревню и положили из автоматов. Девять человек. Они ж молодые-молодые, хорошие! Васько, Сашко…
Только б не было войны. Как я её боюсь!
– Начальство приедет, покричит-покричит, а мы глухие и немые. И пережили все, перетерпели…
– А я про своё… Про своё думаю и думаю… На могилках… Кто причитает громко, а кто тихо. Другие, бывает, прискажут: «Распахнись, жёлтый песочек. Распахнись, тёмная ночка». Из лесу дождёшься, а из песка никогда. Буду обращаться ласково: «Иван… Иван, как мне жить?» А он ничего не ответит мне, ни хорошего, ни плохого.
20 
