57 
— Ты же знаешь, твоих у меня не бывает! — стал защищаться тот, и вдруг его взгляд упал на уздечку. — А как сюда это попало, я вообще не знаю!
Джонатан сунул руки в карманы сюртука и двинулся прямо на трактирщика. Один шаг, второй…
— Да и кто ты такой? — возмутился тот и отступил на те же пару шагов. — Кто ты такой, Лоуренс, чтобы учить меня?!
Джонатан шагнул еще, затем еще, а затем услышал за спиной сдавленный хрип и понял, что пора.
— Что тебе надо? — уже испуганно завопил Шимански и ткнулся спиной в угол. — Ты что делаешь?!
Джонатан вытащил из кармана нож, выбросил сверкающее лезвие наружу и, одним прыжком сократив расстояние до нуля, ударил трактирщика в живот. Что-то хрустнуло и, ударившись о стойку, зазвенело. Джонатан удивленно глянул на свой сжатый кулак. Вместо хищно сверкающего сталью лезвия из рукояти выглядывал жалкий обломок.
Едва Джонатан сделал первый выпад, Платон принялся резать безоружных, покорно стоящих лицами к стене рабов, как свиней. Первых он застал врасплох, но затем кто-то упал на колени и начал просить пощады, кто-то кинулся бежать, но старый верный раб знал: уйти не должен ни один.
А вот его хозяину пришлось намного хуже. Шимански оказался не только крепким, но и сообразительным. Увидев, как отлетело в сторону стойки лопнувшее от удара о бляху его ремня стальное лезвие, и осознав, что никто с ним договариваться не будет, трактирщик бросился к стойке и начал шарить там, явно в поисках какого-нибудь оружия. Не нашел, кинулся вперед, сбил Джонатана с ног и навалился сверху.
Джонатан дернулся, попытался вывернуться, сбросить с себя негодяя, но багровый от ярости Шимански навалился еще сильнее и обеими руками ухватил Джонатана за горло.
— Щ-щенок! — задыхаясь от ненависти, прошипел он. — Что, на чужое потянуло?
Джонатан захрипел, и в глазах у него потемнело. Последним нечеловеческим усилием воли он попытался освободиться от захвата, несколько раз дернулся, протащил на себе трактирщика около двух футов и понял, что сдается. И только тогда за спиной Шимански показалось черное, заросшее седыми курчавыми волосами лицо.
Трактирщика бережно ухватили за шею, сделали два коротких, но точных надреза, и в лицо Джонатану брызнула теплая соленая кровь. Он закашлялся, спихнул мгновенно ослабшее тело трактирщика на пол и, жадно хватая воздух, сел.
— Как вы, масса Джонатан? — склонилось над ним участливое черное лицо.
— Нормально, Платон, — Джонатан прокашлялся, ощупал горло и сердито покачал головой.
— Ты почему условного сигнала не подал? Сколько можно ждать?
— Шимански хитрый, — виновато сморщился раб и вытащил из-под рубахи пистолет. — Под стойкой держал. Я украл, чтоб не выстрелил.
Джонатан вспомнил, как трактирщик первым делом кинулся к стойке, и прикусил язык. Платон все сделал правильно, и теперь ему было неловко за свое нетерпение.
— Никто не сбежал?
— Нет, масса Джонатан, все здесь.
Ухватившись за плечо раба, Джонатан заставил себя подняться и заглянул за стойку. Все семеро ниггеров уже лежали вдоль стены и, булькая кровью и судорожно подергивая конечностями, отходили.
— Слава тебе, Господи! — размашисто перекрестился Джонатан и вытащил из мокрого, пропитанного кровью кармана сюртука часы. Без четверти полночь.
Джонатан нервно хохотнул и глянул на Платона.
— Ну что, до утра успеем?
Платон улыбнулся и протянул своему хозяину кривой каменный нож.
— Если вы будете пользоваться этим ножом, масса Джонатан, успеем.
В первую очередь Платон притащил инструменты и оба бочонка с «рассолом», затворил все ставни до единой и закрыл дверь изнутри на оба засова. А Джонатан с некоторым сожалением положил испорченный сюртук на скамью, закатал рукава забрызганной кровью рубахи и вытащил труп Джонни Шимански в центр.
Они работали, не покладая рук и не считая, кто сколько сделал. Джонатан старательно перемещал трупы, спуская остатки еще теплой крови, вытаскивал внутренности, перемешивал засыпанный в «рассол» рубленый камыш, заливал «рассол» через трубочку в ноздри, уши и рты и легко, безмятежно улыбался.
Сейчас, когда руки работали, думалось на удивление хорошо, и он порой прозревал такое, от чего буквально захватывало дух!
Так, уже в самом начале ночи Джонатан снова и как-то особенно ясно подтвердил для себя главное достоинство кукол — абсолютную цельность.
В отличие от человека, скрывающего свою истинную суть за массой фальшивых, сменяющих одна другую оболочек, кукла изначально честна. Она не пытается выдать себя за кого-то другого и прямо несет в мир то, к чему ее предназначил ее творец. Кукла-злодей остается злодеем, а кукла-праведник — праведником.
57 
