Последние отзывы

  19  

Они подняли, уложили ее на носилки, и он увидел ее только на следующий день.

Она лежала на кровати в узкой, выбеленной комнате, в окно проникали лучи утреннего солнца. На ней была белая ночная рубашка, сверху — белое одеяло; на лбу лежала широкая белая повязка; на порезы и синяки, покрывавшие ее лицо и руки, была наложена прозрачная, лоснящаяся мазь и маленькие белые тампоны. Глаза ее были закрыты, веки еле заметно трепетали — она спала. Ее роскошные волосы были коротко подстрижены, и впечатление было такое, что голову окаймляет нимб вьющихся каштановых волос, отливавших багрянцем и золотом в лучах солнца. Это было единственное цветное пятно среди общей белизны.

Макс уселся на жесткий металлический стул рядом с кроватью, достал руку из-под одеяла и с силой сжал ее. К другой ее руке были подведены трубки, подсоединенные к трем прозрачным пластиковым пакетам, свисавшим с металлического штатива, стоявшего в ногах кровати. Глядя, как жидкость медленно стекает из пакетов в трубки, Макс подумал, что видел все это один лишь раз, когда ему было девять лет и он сидел у кровати матери в лондонской больнице. Он уже много лет не думал о матери; он уже не смотрел на себя как на маленького мальчика, с тех пор как пропал отец — ему тогда было двенадцать лет. Макс всю жизнь был взрослым мужчиной.

Но, внезапно ощутив страх при виде жидкости, которая по капле сочилась из пластиковых пакетов, он снова вспомнил детство и усилием воли заставил себя не думать о том мальчике, боявшемся всего на свете, и о матери. Она умерла, а эта женщина будет жить. Проходили часы, медсестры снимали опорожненные пакеты и вешали на их место полные, капли медленно, мучительно медленно струились прямо в вены бледной руки, безжизненно лежащей на кровати, а он все сидел, потом сжал вторую ее руку и отошел от кровати только тогда, когда пришел врач, заходивший дважды в день. Всякий раз, когда врач уходил, Макс снова садился на жесткий стул и снова брал неподвижную руку в свою.

Он всей душой желал, чтобы она жила и поправлялась, даже тогда, когда проводил час за часом, пытаясь придумать, что сказать ей, если она выживет. Им придется перейти на нелегальное положение и сменить фамилии; когда ее доставили в больницу, он уже записал ее под вымышленной фамилией, заполняя анкету. Им придется теперь скрываться, и так будет продолжаться до тех пор, пока он не найдет способ устранить тех, кто подложил бомбу. Пока он не будет уверен, что они в безопасности.

Он заранее все подготовил к тому, чтобы скрыться. Он и раньше понимал, что ему придется уехать из Англии и сменить род занятий. Когда в газетах стали появляться статьи о контрабанде предметов антиквариата, он понял, что жить спокойно осталось недолго. В то же время на него нажимал Дентон, требуя расширения масштабов деятельности как раз тогда, когда он понял, что ее нужно либо ограничить, либо прекратить совсем, по крайней мере на время. А затем, из-за того, что эти чертовы болваны, работавшие на него, стали тайком промышлять по мелочи, сбывая подделки картинным галереям, а репортеры раздули эту историю, он понял, что в следующий раз сам может оказаться в центре всеобщего внимания. С каждой новой неделей он все откладывал и откладывал дату своего исчезновения. Он заранее все продумал, все уже было готово… но эти планы были рассчитаны на одного человека, а не на двух.

Теперь придется все продумывать заново. Он может сделать так, чтобы им было где жить: Робер, наверное, поможет найти для них какое-нибудь более просторное жилье, чем квартирка, которую он снимал для себя в Эксан-Провансе. Но для того чтобы удержать ее подле себя, убедить оставить прежнюю свою жизнь в Лондоне — антикварный магазин, друзей и подруг, собственный круг интересов, нужно было, чтобы она любила его так, что ничто другое не имело бы для нее значения, так, как он любит ее, теперь он понимал это. Любила или боялась.

Она не любила его. Он это знал, но был уверен, что она сможет его полюбить, если дать ей время. Стало быть, надо убедить ее, что ей угрожает опасность, и лишь оставшись с ним, она будет чувствовать себя в безопасности.

Поразмыслив, он решил, что так и будет действовать. Когда санитарки принесли ему поесть, он равнодушно и машинально перекусил. Когда его начали о чем-то спрашивать, отвечал по-французски, бегло, но со странным акцентом, и они стали смотреть на него с любопытством, гадая, откуда он родом. Ночью он дремал на кушетке рядом с ее кроватью. И вот, когда пошел третий день, Стефани, наконец, открыла глаза.

  19