Последние отзывы

  28  

— Никакая Мария тут не живет, — ответила ему женщина. — Сеньорито — холостяк.

— Это я знаю, — сказал он. — Не живет-то не живет, но ведь наведывается. Так?

Женщина взъярилась:

— А тебе-то что, хрен собачий?

Сатурно положил трубку. Разговор с андалуской показался ему лишним подтверждением того, что для него стало уже не подозрением, а жгущей уверенностью. Он потерял над собой контроль. Все следующие дни он звонил — по алфавиту — всем знакомым в Барселоне. Никто ничего не мог ему сообщить, но с каждым звонком он становился все несчастнее, а его ревнивый бред стал притчей во языцех у всех закоренелых полуночников «La gauche divine»; ему отвечали какой-нибудь шуточкой, а он страдал. И только тогда Сатурно понял, до чего он одинок в этом прекрасном, призрачном и непроницаемом городе, где никогда бы, наверное, и не мог быть счастливым. Рано утром, покормив кота, он скрепил сердце, чтобы не умереть, и принял окончательное решение забыть Марию.

За два месяца Мария все еще не привыкла к жизни санатория. Чтобы выжить, поклевывала немного из тюремных харчей с помощью ножа и вилки, прикрепленных цепью к длинному тесовому столу, упершись взглядом в портрет генерала Франсиско Франко, словно председательствующего в этой мрачной средневековой трапезной. Вначале она сопротивлялась монастырскому расписанию с его дурацкой рутиной из заутрени, вечерни и прочих церковных служб, на которые уходила большая часть времени. Отказывалась играть в мяч во дворе и работать в мастерской — делать искусственные цветы, этому занятию некоторые затворницы предавались исступленно. Но по прошествии трех недель постепенно начала включаться в жизнь монастыря. Все в порядке, говорили врачи, поначалу все так себя ведут, но рано или поздно приобщаются к остальным.

Отсутствие сигарет — в первые дни она доставала их у охранницы, продававшей курево на вес золота, — превратилось в муку, когда ее скудные деньги закончились. Какое-то время она утешалась газетными самокрутками, которые затворницы делали из окурков, выуженных в помойке, — желание курить превратилось почти в такую же навязчивую идею, как позвонить по телефону. Жалкие песеты, которые позднее она стала зарабатывать изготовлением искусственных цветов, доставляли мимолетное облегчение.

Но тяжелее всего было ночное одиночество. Многие затворницы лежали в темноте без сна, как и она, но не отваживались шевельнуться: ночная охранница у запертых на цепь и висячий замок дверей тоже не спала — бдела. И все-таки однажды ночью Мария, замученная тяжкими мыслями, спросила достаточно громко, чтобы ее услышали рядом:

— Где мы?

Ясный и серьезный голос ответил ей с соседней кровати:

— На дне ада.

— Говорят, это — земля мавров. — Другой голос, более далекий, разнесся по всей спальне. — Похоже, правда, потому что летом, в лунные ночи, слышно, как у моря собаки лают на луну.

Громыхнула цепь на дверном кольце, точно корабельный якорь, и дверь отворилась. Церберша — единственное, казалось, живое существо во внезапно наступившей тишине — принялась ходить из конца в конец спальни. Мария оцепенела, и только она одна знала — почему.

В первую же неделю ее жизни в больнице ночная охранница без экивоков предложила Марии спать с нею в ее комнате-сторожке. Начала с делового предложения: любовь в обмен на сигареты, на шоколад, на все что угодно. «У тебя будет все, — говорила она, дрожа от возбуждения. — Заживешь как королева». Получив отказ, охранница переменила тактику. Она стала совать ей любовные записки под подушку, в карманы халата, оставлять в самых неожиданных местах. Настойчивые душераздирающие послания способны были потрясти и камень. С месяц назад она, казалось, смирилась с поражением, и тут — ночное происшествие в спальне.

Убедившись, что все затворницы спят, охранница подошла к постели Марии и принялась шептать ей в ухо ласковые непристойности, целовать лицо, напрягшуюся от ужаса шею, окаменевшие руки, исхудавшие ноги. И наконец, думая, возможно, что оцепенела Мария не от страха, а от удовольствия, решилась пойти дальше. И тут Мария так двинула ее рукой, что та упала на соседнюю кровать. Разбуженные затворницы всполошились, разъяренная охранница вскочила на ноги.

— Ну, сука, — заорала она, — вместе сгнием в этом свинарнике, ты еще будешь сходить по мне с ума.

Лето наступило без предупреждения в первое воскресенье июня, и пришлось принимать срочные меры: задыхающиеся от жары затворницы стали во время церковной службы сбрасывать с себя длинные шерстяные балахоны. Марию забавляло это зрелище: охранницы гонялись за голыми больными по храму, точно играли в жмурки. Стараясь в поднявшейся суматохе уклониться от нечаянных ударов, Мария каким-то образом вдруг оказалась в опустевшей служебной комнате: жалобно, почти беспрерывно звонил телефон. Мария машинально подняла трубку и услыхала далекий веселый голос — кто-то развлекался, подражая телефонной службе времени:

  28