29 
Размышляя об этом, мальчик сидел на заднем дворе и смотрел в землю. Все валилось из рук. Ничего не хотелось изобретать, было тошно. Тяжелые крупные капли дождя падали в пыль. На широких чашах деревянных весов, стоящих поодаль, расплывались большие мокрые крапинки. Демон с этой игрушкой! Пусть мокнет. Сейчас дождь зарядит, и придется идти в дом. Будет скучно. Очень жалко, что все книжки Виль уже давным—давно прочитал и помнит от корки до корки.
Вдруг дождь прекратился. Мальчик тоскливо взглянул в небо. Там, небось, опять гадость. Две луны, полтора солнца. Или что-то еще, что взрослые обычно не показывают детям.
Однако в небе были обычные тучи. Виль хотел пойти в дом, но тут отворилась калитка, и в нее бодрым шагом вошел Хассер, сжимая в руке документы. Его лицо лучилось от радости.
— Привет, малыш, — на ходу бросил он Вилю.
— Я тебе не малыш! — парировал тот, от злости переходя на «ты».
Чужак, казалось, именно этого и ожидал. Он прошел на двор, сел на бревно напротив мальчика и очень серьезно сказал:
— Ты не малыш, Виль. Ты странное существо, и я очень хотел бы тебя понять.
— А ядрена корня не хочешь?
— Хочу, — неожиданно согласился ученый. — Только не знаю, где этот корень зарыт. Может быть, ты и подскажешь.
— Подскажу я тебе, как не совать нос. Как идти лесом, речкой, туда, где солнце не всходит.
Виль почувствовал, что осторожные пальцы вновь коснулись его души. Прощупали и мгновенно отпрянули.
— Выговорился? — осведомился Хассер спокойно.
Мальчик понял, что злости в его душе не осталось.
Он молча кивнул.
— Я попрошу тебя, Виль, сказать все, что ты обо мне думаешь. Вслух.
Виль внезапно почувствовал скуку.
— Ты умник, — буркнул он, почесав голову. — Ты умеешь приклеивать листья к деревьям, потому что считаешь, что сами они не растут. Ты умеешь лезть в душу, а если она не открывается, то ковыряешься кухонным ножиком. Еще ты учишь всех жить, хотя каждый умеет это с рождения.
— А ты не то же самое делаешь? — жадно спросил Онер.
— Нет. Ты умеешь, а я просто делаю.
— Как?
— Не скажу.
Повисло молчание.
— Ты приехал сюда, чтобы изучать нас, — сказал Виль с обидой в голосе.
—Я попробовал. Это бессмысленно, — грустно ответил Онер. — Я хочу жить рядом с вами. Учиться у вас. У тебя, Виль.
— Я не умею учить, — погрустнел мальчик.
— И не надо, — ответил ученый. — Ты прости меня, что я с ножиком в душу...
— У вас все такие.
— Такие. Мы ходим сквозь души друг друга спокойно и не вешаем на себя амбарный замок. У нас просто красть нечего.
Виль серьезно задумался. Нечего красть... А ведь у женщины, которая совсем недавно явилась ему, тоже нечего красть. И она отдала ему ключ, которым он, Виль, открывает сердца. А теперь этот ученый, прибывший из города, сравнивает душу мальчишки с наглухо закрытым амбарным замком. Вот тебе и урок!
Стало тесно в груди. Виль понурился. Защипало глаза, и он провел немытой ладошкой по лицу, смахивая непрошеные слезы. Что она говорила? Человек и мир — это целое. Это единство.
«Ты похож на нее?» — мысленно спросил Виль, глядя в глаза Онеру.
«А ты про нее расскажешь?» — подумал Хассер, тепло улыбаясь.
Мальчик посмотрел на его улыбку, сглотнул слезы и молча кивнул. Первый раз ему было не больно открыть свои мысли. Но одно дело — она, и совсем другое — они, остальные.
«Он расскажет не сразу», — промелькнуло в голове Онера.
Виль не ответил.
Ийя шла по лесу, и в груди у нее разгорался огонек. Травы касались ног женщины, отдавая последнее тепло лета, трепетали под легким прохладным ветром. Ветви кустарника раздвигались, открывая взору плоды: крутобокие желтые ягоды. Женщина осторожно ступала по мягкому мху, стараясь не повредить ни травинки. «Ты пойдешь в лес за травами без меня, — говорила ей Лейта, — поэтому ты должна быть, вдвойне осторожна». Ийя, только войдя под кроны деревьев, поняла законы, по которым живет одинокая травница. Надо идти тихо и мягко. Так шуршит в листве ветер, так передвигаются в лесу звери. Они — часть природы. Значит, она тоже должна стать такой. Быть незаметной, как дерево в чаще. Брать только то, что ей нужно, и не ошибаться. И при этом сделаться совсем легкой. Бездумной, как ветер.
Женщина чуть слышно вздохнула. Она уже некоторое время назад поняла, почему колдуньи и травницы одиноки. Слишком уж осторожно они проходят среди людей. Привыкают быть легкими и незаметными. И не могут присвоить ни чужого мужа, ни чужого добра, ни чужой доли. Когда Ийя сказала об этом Лейте, та задорно и молодо улыбнулась: «Ты, подруга, нас не равняй. Мне — трава, тебе — жизнь».
29 
