36 
— Еще бы! — Хадли нежно касается моего лица подушечками пальцев. — Поверить не могу, что ты здесь. — Он вытягивает шею, чтобы выглянуть за перила крыльца. — А с тобой кто?
— Я приехала одна. Сбежала.
— Нет, Ребекка! — Он опускается на ржавый металлический стул. — Ты не можешь здесь оставаться. Как ты думаешь, где в первую очередь будут искать?
От осознания сказанного меня опять качает: неужели все напрасно?
— Меня чуть не изнасиловали, — заливаюсь я слезами. — Мне кажется, я заболела, я не хочу жить у Сэма без тебя. — Из носа течет, и я вытираю его рукавом. — Ты не рад, что я здесь?
— Тс-с… — Он притягивает меня к себе и ставит между коленями. — Разумеется, я рад. — Он целует меня в губы, глаза и лоб. — Ты вся горишь. Что с тобой?
Я рассказываю ему о своем путешествии, все без утайки — в какой-то момент он ударяет кулаком в дверную коробку, а потом смеется.
— Все равно нужно тебя отсюда увести, — настаивает он. — Сэм будет искать.
Он велит мне подождать на крыльце, а сам исчезает внутри дома. Через окно, в уголке, я вижу, что по телевизору показывают телесериал «Сумеречная зона», пушистые розовые тапочки у тахты и квадрат стеганого оранжевого халата.
— Кто там? — слышу я чей-то голос.
Хадли возвращается с двумя одеялами, буханкой хлеба, пластмассовым стаканчиком и тремя банками лапши быстрого приготовления «Шеф Боярди». Все это он запихивает в рюкзак.
— Я сказал маме, что ко мне зашел приятель. И мы идем в бар. Поэтому она не будет волноваться, а если ее станут расспрашивать — ничего не расскажет.
Хадли берет меня за руку и ведет на задний двор, прямо к подножию этой горы.
— Сюда, — говорит он.
Он ставит мою ногу в расщелину и показывает, как взбираться дальше.
На гору Обмана взбираться не слишком трудно. Она выравнивается, потом превращается в плоскую равнину, а после вновь поднимается метра на три, и так далее до самого верха. С высоты птичьего полета гора, должно быть, напоминает египетские пирамиды. Хадли несет рюкзак и карабкается следом за мной, страхуя, чтобы я не упала, — с гордостью могу сказать, что я не упала. Так мы взбираемся где-то час, освещаемые только светом луны.
Хадли выводит меня на небольшую полянку на холмике между трех сосен. Он обводит меня по периметру этой полянки, а потом обнимает за талию, и мы подходим к северному углу. Тут резкий обрыв, метров тридцать, наверное, а внизу пещера с журчащей рекой.
Пока Хадли устраивает для нас ночлег, я сижу на краю утеса, болтая ногами. Высоты я не боюсь, высота меня пленяет. Я бросаю веточки и камешки, каждый раз все больше, и пытаюсь сосчитать, как быстро они долетят вниз и ударятся о камни.
— Ужин готов, — возвещает Хадли, и я поворачиваюсь к полянке.
Он расстелил одно одеяло прямо на сосновых иголках, соорудив удивительно мягкий матрас. В центре стоит свеча (я не видела, что он брал свечу, наверное, она лежала у него в кармане) и банка с равиоли.
— А вилки-то я забыл, — говорит он, берет банку и кормит меня из рук. Макароны холодные, с металлическим привкусом, невероятно вкусные. — А теперь пообещай, что не встанешь ночью пописать и не ошибешься, куда повернуть!
Хадли растирает мои руки, скрюченные от холода. Зуб на зуб не попадает.
— Я без тебя никуда не пойду, — обещаю я. — Серьезно.
— Тс-с… — Хадли смотрит на меня, как будто знает, что ему предстоит сдавать экзамен на то, насколько хорошо он запомнил форму моего рта, цвет моих глаз. — Они не знают тебя такой, какой знаю тебя я, — произносит он. — Они ничего не понимают. — Он ложится на живот и прижимается щекой к моему бедру. — А план у нас такой: мы здесь переночуем, а завтра утром я возьму грузовик и отвезу тебя назад в Стоу. Если ты поговоришь с мамой — когда она увидит, что мы вернулись по доброй воле, — думаю, все решится.
— Я туда не вернусь, — говорю я. — Я ненавижу ее за то, что она сделала.
— Ребекка, прекрати! Все совершают ошибки. Ты ее винишь? Если бы твоя дочь встречалась с парнем на десять лет старше себя, разве бы ты не волновалась?
Луна танцует в его волосах.
— На чьей ты стороне? — возмущаюсь я, но он целует мое колено, это чувствительное к щекотке место, и я не могу долго на него сердиться.
Я ложусь рядом с ним, чувствую, как его руки обвивают мое тело, и впервые за много часов согреваюсь. Он снимает пиджак и неловко накидывает его мне на плечи, а когда мы сталкиваемся лбами — заливается смехом. Когда он целует меня, я думаю о запахе свежевыжатого сока и о том, как жалеешь о лете, особенно когда знаешь, что оно скоро закончится.
36 
