Последние отзывы

  75  

– Я не больно-то много знаю.

– Давай по порядку, что знаешь.

– Знаю, что на юге есть Южная империя, орки ее так и называют. Знаю, что там рабы из людей очень дорого стоят, так как хотя они и почитают нас животными, но животными разумными. А потому там считается престижным иметь рабов-людей. Вот, пожалуй, и все. Да, еще они покупают у степняков соль, что они на озере добывают. Торговцев-то южных к озеру не пускают – так те вынуждены ее у степняков покупать чуть не по весу серебра.

– А почему тебя не продали?

– Да все эта курва. Не, баба она, конечно, справная и в постели огонь, да только больно уж ненасытная.

– Ты о ком это?

– Дак о жене военного вождя. Она-то меня и выходила. Лечил-то их знахарь, но она ночами не спала, все за мной ходила, целых три месяца.

– Жена вождя?

– Ну да. А когда я встал, вождь хотел меня продать, правда, сначала откормить, чтобы в тело вошел. Так Гырна, ну жена его, воспротивилась и скандал закатила – мол, она ничем не хуже имперских дворянок и хочет иметь своего раба для наслаждений.

– Все, я запутался. Вождь сам предоставил своей жене мужика, чтобы она рога ему наставляла?

– Да не считают они нас за мужиков. Так, игрушки. Они от нас понести не могут, а потому с нами они просто забавляются, а какой любящий муж не станет баловать свою женушку?

– Но ведь орки почитают нас за деликатес исключительно в плане пищи.

– С чего бы это? Им что, мяса не хватает? Они вообще человечину не едят.

– Не понял.

– Нет, ну лесные орки человечинку даже очень уважают, но степняки не едят своих врагов, так же как и имперцы, мало того – они ненавидят лесовиков за эту привычку. Те тоже вроде как едят не просто так, а ритуал какой-то совершают по вере своей и, кстати, едят не только людей, но и убитых орков.

– Но мне говорили…

– Сэр, откуда вы?

– Из Йорка.

– А в степи давно?

– Полгода.

– Тогда понятно, – удовлетворенно кивнул Брэд. – Там орки даже павших на поле боя в котел пускают, если время есть, конечно. Вы здесь поселения после набега видели?

– Нет, – пожал плечами Андрей.

– А здесь все мертвые остаются там, где их убили, и их потом просто хоронят. Северные орки добивают раненых, степняки – только стариков, даже тяжелых пытаются вывезти и выходить, если возможность есть, потому как они их добыча. Только если раненый может стать инвалидом, его убивают, потому как такого никто не купит.

Три орочьих стана были выжжены за двое суток – без жалости, сомнений и сожалений. Ни о какой добыче никто и не помышлял: все просто предавалось огню. Единственное, что забирали люди, – это свежих лошадей, так как чудесный взвар на лошадях никто и не думал применять. Во-первых, никто не знал, как он подействует на животных, а во-вторых, и в самых главных, в этом просто не было необходимости: после каждого налета они захватывали достаточное их количество, а раз так, то и пробовать незачем.

Однако на людей было даже взглянуть страшно. За этот непродолжительный срок они успели осунуться и посереть так, словно несколько месяцев работали на рудниках при плохой кормежке. Поначалу они хоть как-то питались, но совсем скоро пища просто перестала лезть в глотку – организм сжигал собственные запасы. Но это никак не сказывалось на действии напитка: он продолжал свое дело, люди по-прежнему были бодры и полны сил. Андрей даже представить себе боялся, какова за это будет расплата, когда начнется откат. Впрочем, до этого еще нужно было дожить, а вот выжить-то он и не надеялся, теперь уже нет, – и все его люди теперь осознавали, что идут в «последний и решительный». Того, что они творили, им никто не простит, ибо уже как минимум три сотни орков жаждали только их крови, лишившись всего своего имущества, а многие близких и родных.

Андрей не раз и не два спрашивал себя: а нужно ли ему это? Он ведь хотел просто выжить до весны и, как только закончится срок службы, уехать домой, к семье. Дома у него своего пока не было, пока он просто арендатор, но семья уже была, причем был сын, которого он хотел иметь всю свою сознательную жизнь и которого так ни разу и не видел. Была жена, которая так внезапно появилась в его жизни, но успела стать родной, словно прожили они вместе не один год. Теперь он имел средства для того, чтобы у них появился свой дом. Иными словами, у него было все, чтобы просто жить и достойно встретить старость.

Так нужно ли ему то, что он делал сейчас? Каждый раз, когда он задавал себе этот вопрос, ответ был однозначным. Нужно. Поступи он иначе – никогда не простил бы себе такого малодушия. У него в жизни были ситуации, когда он давал задний ход, и не потому, что так складывались обстоятельства, а просто из-за проявленной слабости. Да что там, он попросту трусил. С большинством тех, перед кем Новак проявлял трусость, он в своей жизни так ни разу и не встретился, но помнил их до сих пор. Странно все же. Много раз случалось и совершенно обратное, но большинство этих случаев просто стерлись в памяти, а вот те, когда он пасовал, помнились ярко и четко, словно случилось это только вчера. Вспоминая это, он непроизвольно сжимал кулаки, скрежетал зубами и готов был порвать самого себя, потому что ни ненависти, ни злости на тех своих противников он не испытывал, а себя презирал. Тогда на кону стояла только его гордость, сейчас – человеческие жизни тех, с кем он служил бок о бок. Нет, он не мог оставить их. Даже если крепость уже пала и все они погибли, это не имело никакого значения, так как оставались люди, жители маркграфства, которые могли погибнуть, пойди орда дальше. Он должен был повернуть ее обратно в степь, даже если ценой этому будет его жизнь. Ему не хотелось умирать, но если уж это случится, то хотелось бы, чтобы совесть его была чиста. Им овладело неистребимое желание сделать все, что в его силах, даже если он сгинет в безвестности и его кости растащат по степи падальщики. Если погибнуть, то не просто так, а с чувством собственного достоинства. Он много раз смеялся над подобными высказываниями, но вот здесь эти слова никак не выглядели смешными, а обрели смысл.

  75