80 
Когда мы свернули с центрального тракта на лесную дорогу, тенистую и зажатую с двух сторон обступившими ее молодыми кленами, один из листиков, кружась, упал с ветки мне прямо на плечо. Во всяком случае, так я подумал в первое мгновение, пока не увидел, что это никакой не листик, а сложенная из бумаги миниатюрная голубка.
Проповедник потрясенно выругался сквозь зубы, я шикнул на него и сцапал птичку прежде, чем ее увидели законники. Одного взгляда было вполне достаточно, чтобы понять, чья это работа. И если у кого еще имелись какие-то сомнения, то вырванный лист из библии, из которого и была сложена голубка, отметал все сомнения.
Старина Пугало не собирался сидеть сложа руки и томиться в неизвестности, поэтому прислал вместо себя эту одушевленную штуку. В ней едва чувствовалась его темная суть, но я не намеревался таскать ее у себя на плече, словно моряк попугая: она все равно привлекла бы к себе внимание.
— Хочешь наблюдать, смотри издали, — сказал я птичке. — Не лезь другим на глаза.
Она рассерженно выпорхнула из моей ладони и скрылась за нависающими над дорогой ветвями. Кажется, этого никто не заметил.
— Людвиг, оно совсем с ума сошло! — доверительно прошипел мне Проповедник. — Рано или поздно оно тебя подставит, и придется разбираться с законниками.
— Нет прямого запрета на общение с одушевленными, даже если их суть не идеально чиста.
— Идеально чиста? — фыркнул тот. — Скорее наоборот! Пугало идеально темен.
— Это не так, иначе с ним нельзя было бы договориться. Даже если его увидят, то меня обвинять им не в чем. Как я уже сказал — нет законов, которые считают это нарушением.
— Потому что до тебя не было стражей, которые бы этим занимались. Ты — первый ненормальный.
— Как ты помнишь, те стражи, кто видел Пугало, не слишком стремились его уничтожить.
— Я думаю, оно как-то влияет на вас. Околдовывает разум. Но меня-то оно не обманет, я давно уже мертв и знаю, где у него гнильца.
Эти споры могли продолжаться до бесконечности. Чаще всего Проповедник к Пугалу относился благожелательно и порой даже скучал по нему, но иногда на него находило «прозрение», и тогда мне в сотый раз приходилось выслушивать его домыслы, что зародившаяся в огородном пугале душа уничтожит этот мир.
Проповедник частенько гадал, зачем оно увязалось за нами. Ответ, по-моему, очевиден. Во-первых, потому, что это я пригласил Пугало. Так лучше, чем если бы одушевленный остался на том ржаном поле и его серп был в опасной досягаемости от путников.
Во-вторых, ему было скучно. Так же скучно, как Проповеднику, ставшему неотъемлемой частью моей жизни и моим спутником. Души, как это ни удивительно, тоже могут испытывать человеческие эмоции и тосковать в одиночестве.
Проповедник бы еще много чего мне наговорил (я все равно слушал краем уха), но Ханна придержала лошадь и поравнялась со мной. Старый пеликан тут же перестал обсуждать запретные темы, покосился на девчонку и, спрыгнув с лошадиного крупа, буркнул:
— Разомну ноги. Позже тебя догоню.
Несколько минут мы ехали с законницей в молчании, наконец, она набралась духу и сказала:
— Я хочу перед вами извиниться.
— За что?
— За то, что была неправа и мое отношение к стражам сложилось из домыслов и слухов. Из-за этого вчера я допустила ошибку. Из-за своей предвзятости к стражам я сразу сочла вас нарушившим закон и даже не подумала об иных вариантах. За это я прошу прощения.
Она была слишком молода и еще могла, умела и хотела извиняться.
— Извинения приняты.
Ханна неуверенно улыбнулась.
— Тебе придется привыкнуть к стражам.
— И к вашей открытой ненависти?
Я посмотрел в ее необычайно серьезные глаза:
— И к ней тоже. Некоторые из нас погибли из-за тех решений, что приняли в Ордене. Это не обвинение в твой адрес, ты пока еще мало что видела. Но нам не за что любить большинство из тех, кто когда-то были нашими братьями и сестрами.
— Я понимаю. Но также теперь стараюсь понять, что не все стражи — преступники. Как и не все служители Праведности — ваши враги.
— Теперь уже я прошу прощения, — вздохнул я. — Нас воспитывают в ненависти друг к другу, так что я сам порой перестаю замечать ее границы.
— Надеюсь, Ханна вам не сильно досаждает? — Господин Хюбер, до этого несколько раз оборачивающийся через плечо, не выдержал и подъехал к нам.
— Мы просто беседовали.
80 
