60 
Они вместе разбавили кровь и блевотину на полу своими слезами…
— Прости, Рози, — сказал Гил, держа ладонь на автоматическом замке двери.
Теперь Медальон висел на шее у Гила — необходимая предосторожность, чтобы помешать композитору уйти и поднять тревогу, ведь именно это он и сделал бы первым делом. Но если он не сумеет выйти из комнаты, когда Гил запрет ее, то никакого способа вызвать подмогу у него не останется. Частная комната в Башне Конгресса — по-настоящему частная, как одиночная камера.
— Конечно, Гил. Иди.
В голосе Рози не было обиды — только покорность. Своими разговорами об орудиях и мастерах-хозяевах он вынудил Гила играть по тем же правилам, опуститься до философии горбуна. Или, может быть в силу своей чувствительности, Рози сам понимал, что философия эта слишком отвратительна, чтобы жить, руководствуясь ею. Может быть, в его собственном разуме гнездились сомнения — достойно ли идти этим путем. Ведь в конце концов Гил, поддавшись этой философии, бился лучше, чем он сам.
А Гил стоял, глядя на окровавленного композитора, парализованный отвратительной мыслью, что он изувечил человека. Эта мысль подкосила его сильнее, чем отчаянная драка. Жутко и противно было понимать, что он сам — пусть ненадолго — впал в дикое состояние, которое обнаружил в музыкантах на арене и которое вызвало в его душе такое отвращение. Отлично известно, конечно, что окружение играет большую роль в развитии каждой личности. А ему так нравилось думать, что он другой… Правда была горька.
Но Рози был прав. Действительно, есть орудия и есть хозяева. Хорошая аналогия. Хозяева вонзают лезвия своих инструментов в щели на спинах других людей, поворачивают, используют — и отбрасывают. И единственная надежда для любого в этом мире — стать одним из них, овладеть искусством мастерового, хозяина орудий, и грубо использовать других до своего собственного конца, до исполнения своих желаний.
Нет, говорила другая часть его мозга, есть ведь иной способ избежать того, что они хотят с тобой сделать. Вырвись, беги, найди свой путь из этого общества.
Гил задумался. На протяжении всей истории, если судить по тому немногому, что он знал о прошлом Земли, находились частицы общества, которые хотели вырваться из социальной плавильни, которых не устраивала ни доля орудия, ни доля хозяина. Среди них — цыганские таборы. Он припомнил великое общественное движение, то, которое как будто сумело изменить земное общество на столетия, пока люди не смогли восстановить нормальные отношения орудие — хозяин. Началось оно под названием «Хиппи». Это имя распространялось от года к году все шире, в движение были вовлечены миллионы.
Но здесь, на послевоенной Земле, некуда бежать. Другие города-государства так же враждебны, да там еще придется нести дополнительный груз — ярлык чужака. Если уйти в развалины, то рано или поздно тебя угробят мутанты, естественные или искусственные. Если убраться подальше, в редкие дикие места, не захваченные до сих пор ни городами-государствами, ни их фермами, ни развалинами, все равно не выживешь — ты ведь существо цивилизованное, а не лесное.
Значит, только одно место дает укрытие и спасение. Мрачно гудит, вращается, свистит под полом арены, питаемое своим собственным генератором, закопанным под ним еще ниже…
— Рози… — начал он, но понял, что сказать нечего.
Он разрушил мир. Протянул руку и поверг реальность, в которой жил Рози. Не найти слов, чтобы выразить извинение за проступок такого масштаба.
Гил быстро открыл дверь, вышел, закрыл ее за собой и запер своим значком с опознавательной песней. Усилием воли вытеснил стыд и смущение из сознания в подсознание, чтобы иметь возможность действовать разумно в ближайшие критические часы. Потом поспешил к лифту и опустился на первый этаж. Двигаясь с оглядкой, словно каждый встречный сразу увидит, что он революционер, и бросится ловить, направился к бетонному сердечнику Башни — той ее части, которая не была звуковой конфигурацией, активировал дверь и вошел внутрь.
— Привет, Гильом! Где угодно ожидал тебя увидеть, только не здесь! Что привело тебя сюда?
Музыкантом, который обслуживал генераторы в эту смену, оказался Франц! Гил просто забыл, что этот старик овладел многими навыками и разнообразил себе жизнь, переходя от одного занятия к другому, когда прежнее ему наскучивало. Стыд тупым штопором ввинтился в сердце Гила. Руки дрогнули, в них проснулось воспоминание о тонком звоне гитарных струн. Казалось, кто-то приколотил ему ноги к полу гвоздями — он не мог действовать.
60 
