Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
61 
– Ладно. Как скажешь. Вот всегда ты трусихой была, Майка! Никогда не умела жестких решений принимать! Она меня тогда, после армии, взяла сразу в оборот, можно сказать, мертвой хваткой в горло вцепилась! А ты…
– А что я? Я тебя ждала…
– Ага. Как честная невеста на печи.
– А что мне с ней, драться надо было, что ли?
– А что? Могла бы и подраться, раз любишь! Я ж молодой был, дурак дураком…
– Да я не умею драться, Дим… Я только любить умею…
Он хмыкнул довольно, потом вздохнул, притянул ее к себе, стал покачивать в руках, как ребенка. И всполошился вдруг:
– Майка! Время – десять часов уже! Последняя электричка в город через сорок минут! А нам еще до станции пилить! Одеваемся, быстро, быстро…
Они собрались, как солдаты по сигналу тревоги, выскочили в неприютную октябрьскую темень. Дверь старого кирпичного зданьица, пристроившегося около ворот, отворилась навстречу их шагам, и толстая тетка в синей болоньевой куртке выкатилась на низкое крыльцо, улыбнулась мутно, подмигнула им заговорщически:
– Ну что, молодежь, справили охотку? А не то еще приезжайте, завсегда рады будем… До зимы еще далеко, успеете! А зимой-то у нас тут не шибко разбалуешься, задницы можно приморозить…
Пьяно расхохотавшись своей шутке, она икнула грустно им вслед, махнула полной вялой рукой, поежилась и ступила обратно в тусклый свет кирпичного домика. Очередная в их бродяжьей любовной жизни то ли кастелянша, то ли администраторша, коротающая свой пенсионный век на когда-то процветающем, а теперь заброшенном объекте бывшего культурного отдыха трудящихся…
В электричке было на удивление тепло. Ощутив под деревянными планками сиденья печку, Майин организм воспринял ее так радостно, будто это было последнее его плотское удовольствие в нынешней жизни. И тут же сомлел – потянуло в сон так неудержимо, что голова сама собой упала на Димкино плечо. Хотя и поспала она недолго – на следующей уже станции ввалилась в вагон шумная компания поселковых подростков с непременными ее атрибутами – отборно-противным матом, громким девчачьим ржанием да запахом пива вперемешку с дешевым табаком. Димкина рука лежала у нее на плече, но, как ей показалось, уже совсем по-другому лежала. По-хозяйски будто. Не как раньше. Она подняла осторожно глаза, взглянула ему в лицо…
Лицо у Димки тоже было другое. Хмурое, сосредоточенное, чуть подрагивающее твердыми желваками. И взгляд такой странный был – весь в себе. И лоб нахмурен, как у человека, мучительно производящего внутри себя некие расчеты. Только радости в Димкином лице не было. Майе вдруг стало очень грустно, и захотелось вздохнуть полной грудью и пожалеть себя… Ну почему, почему все у нее так – неприкаянно, несуразно… Радоваться бы надо – будет скоро с любимым вместе! А только душа вовсе не радуется. Мыкается, бьется внутри под быстрый перестук колес, улетает в окно вслед за ночными редкими огнями…
Дина
Вот зачем она согласилась тогда на эту модную стрижку? Не надо было! Какое-то кратковременное удовольствие получилось от Майкиного подарка. Вон как обросшие пряди висят некрасиво… Никаких намеков на недавнюю красоту-стильность не осталось. Прямая насмешка над ее нищей жизнью. Будто поманили в хорошую жизнь, дали ее отхлебнуть с краешку и тут же выставили. А вкус-то на губах остался…
Нет, лучше и не останавливаться напротив зеркала, не расстраивать себя лишний раз. Лучше уж ходить вот так из угла в угол, как тигрица, загнанная в узкую клетку. В противную клетку под названием кухня-коридор – даже в комнату войти нельзя. Там Ксенька с Танькой спят. Боже, как она ненавидит эту убогую клетку, эти старые обои «под кирпич» в прихожей, эту древнюю бело-голубую плитку на кухне, эти картинки, эти дурацкие кухонные портьеры в рюшечках… Вот интересно, в Майкиной питерской квартире на Английской набережной какие портьеры висят? Или вообще никаких нет? Или у нее все по-модному – с барной стойкой, с шикарным окном… Переедет потом туда, жить будет себе припеваючи… Ну да, без Димки, конечно. Хотя на ее, Динин, счет, Димка даже и барной стойки не стоит. Он вообще ничего не стоит, этот муж-убожество. Непонятно только, чего Майка в него вцепилась… Да если б ей, Дине, такое счастье в виде квартиры на Английской набережной привалило, да неужели б она…
А что бы она? Бросила бы сразу Димку? Конечно бы бросила! Пусть бы Майка его подбирала да облизывала, а ей такое замужнее удовольствие по большому счету без надобности! Майка вон о таком удовольствии всю жизнь мечтает, ей и Английская набережная без него не в радость. Потому она Димку и не получит никогда… Это греет, конечно, но… как-то несильно греет. Как-то наигралась она уже этой грелкой. Надоела. Вот поменяться бы, а? Ей, Дине, Английскую набережную, а Майке – Димку…
61 
