Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
39 
— Да я–то чего, Мариночка! Это вы, вы поразили меня в самое сердце! Вы такая умница, такая красавица, да еще к тому же и добрейшей души человек — о других вон как печетесь…
Так, изображая невольно петуха и кукушку из известной всем еще со школьных времен басни, они остались очень довольны друг другом, и Марина, пропустив мимо ушей «умницу–красавицу» как само собой разумеющееся, скромно пожала плечиками , согласившись будто только на «добрейшую душу». Опусти вниз свои красиво подкрашенные глазки, она выдержала обязательную минутную паузу и снова подняла их на Сергунчика, хлопнув ресницами благодарно и наивно. Потом произнесла скромно:
— Ну что вы, Сергей Сергеич… Надо же помогать друг другу, что вы…И все мы люди, в конце концов…
***
12.
Неприятный осадок в душе после кухонной этой беседы с Мариной никак не проходил. Занимаясь мелкими домашними делами, Василиса все время мысленно возвращалась к тому разговору и не понимала сама, что ее больше возмущает – поведение гостьи, ее странная эта просьба или совершенно, ну совершенно дурацкое обвинение в том, что она на Сашу запала. Потом вспомнилось ей вдруг, как говаривал отец в таких случаях – если сердишься на человека очень уж сильно, то это значит всего лишь, что он тебе правду сказал…Она даже вздрогнула от этой мысли и еще яростнее начала терзать терку толстенькой морковкой, и одернула сама себя решительно и с возмущением - только этого ей сейчас не хватало. Глупости какие. Нет, нет и нет. Ну просто совершенно наглая женщина эта Марина, ну просто совершенно глупая, и несет всякую чушь…
Из неуютно–яростной этой задумчивости вывел Василису дверной звонок. Бросив на стол недотертую морковку и наскоро ополоснув руки, она быстро прошла в прихожую, открыла дверь и недоуменно уставилась на стоящую за порогом девчонку в красной вязаной шапке с помпоном, с торчащими из–под нее в разные стороны кудряшками, ранцем за плечами и огромным пакетом, ручки которого уже с трудом удерживались в отчаянно сжатом из последних сил маленьком кулачке. Василиса было уже открыла рот, чтоб спросить, не ошиблась ли девчонка дверью, но тут до нее вдруг дошло…
— Колокольчикова?! – ахнула она, приложив ладонь к груди и удивленно продолжая разглядывать очень тоненькое, трогающее своей хрупкостью душу и отчаянно–белобрысое создание. – Ты ведь Лиля Колокольчикова, да?
— Да. А откуда вы меня знаете? – пропищало создание довольно–таки уверенным голоском и подняло на Василису удивленные, и в самом деле колокольчиково–васильковые яркие глаза. – Я собственно, к Барзинскому, ну, к Пете то есть, пришла… Он же болеет, я ему фрукты принесла и задания домашние, по русскому языку и математике…
— Заходи, Колокольчикова! — широко улыбнулась и так же широко открыла ей дверь Василиса. – Раздевайся, проходи вон туда…
Проходя по коридору на кухню, она заглянула мимоходом в Петькину комнату и улыбнулась понимающе, увидев в открытую дверь, как братец торопливо сматывает с горла старую бабушкину шаль. Да уж. Она его понимала. Что же это — такая дама в гости пришла, можно сказать, мечта всей Петькиной жизни сама к нему в дом заявилась, а он тут валяется практически в неглиже… Обернувшись от кухонный дверей к Колокольчиковой, уже снявшей куртку и направляющейся к Петькиной двери, Василиса произнесла уважительно:
— Я сейчас вам чаю принесу, ребята…
А подойдя через полчаса к двери и осторожно неся поднос с чайными чашками, услышала вдруг, как девчонка говорит заботливо и тревожно:
— Нет, ты совсем, совсем болен, Петр. Пожалуй, не будем сегодня заниматься…
«Ух ты, а слог–то какой!», — с восхищением произнесла про себя Василиса. Ай да Колокольчикова, ай да молодец… Нет, совсем, совсем не дура оказалась губа у ее братца. Ей даже захотелось почему–то сделать книксен, когда она, поставив перед ними дымящиеся чайным паром чашки, повернулась со своим подносом к двери. И правда, хорошая девчонка какая, не зря он ее стихами хотел поразить. Прерий душистых цветком…
Вспомнив эту когда–то их всех рассмешившую, придуманную Сашей строчку, она невольно вернулась к старым своим мыслям , но уже без прежнего яростного раздражения, словно на пути у него взял да и вырос из–под земли этот самый дурацкий цветок душистых прерий. А может, он и в самом деле какой–нибудь красивый, нежный и пахучий, этот цветок, и ничего такого смешного и дурацкого в нем и нет на самом деле…
39 
