Последние отзывы

  14  

 Подойдя ближе, она с удивлением начала рассматривать этого когда–то красивого, несмотря на свой возраст всегда подтянутого и презентабельного мужчину. Она его совсем, совсем не узнавала – старик и старик сидел перед ней на жалком, игрушечном каком–то раскладном стульчике ; пегие седые волосы его неровными клочками торчали над головой, лицо было пьющим, бледным и отечным, и будто болезненно–влажным , как сырая картофелина на свежем срезе, нижние веки провисли под глазами некрасивыми дряблыми мешочками. Одежда на нем была дешевой, но очень чистенькой и аккуратной: стрелки брюк были наглажены до бритвенной остроты, из ворота скромной, явно купленной на распродаже курточки выглядывал наглухо застегнутый твердый воротничок белоснежной сорочки. Прямо на могильной плите перед Вениамином Алексеевичем стояла едва початая бутылка водки да на старой газетке была разложена скромная поминальная еда, от вида которой Василисе стало совсем уж грустно: пожухлые перья зеленого лука накрывали собой куски толсто и некрасиво нарезанного сала, а

кусочки черствого белого хлеба как–то очень уж сиротливо прилепились к основательно помятым помидорам. Жалкой помятостью своей бедные помидоры отчего–то и навевали неизбывную эту тоску, и сразу захотелось заплакать, зарыдать в голос о своем неуютном сиротстве…

— Ну что ж, давайте–ка для начала помянем вашего батюшку, ребятки, царствие ему небесное… — потянулся к бутылке Вениамин Алексеевич, и разлил мерзко пахнущее ее содержимое в два граненых стаканчика, один из которых уважительно протянул Василисе. Она взяла его в руки нерешительно, подержала, будто примериваясь, потом испуганно подняла на него монгольские свои глаза:

— Ой, я же не умею, Вениамин Алексеевич…Я же ни разу в жизни водки не пила…

— Вот и плохо, что не умеешь, Василиса. В жизни надо все уметь делать. Оно, умение–то, всякое тебе пригодится.

— Ой, ну не знаю… Боюсь я…

 Она робко взглянула на отцовскую фотографию, выпуклым овалом вставленную в могильную плиту, словно спрашивала у него совета. Он, как обычно, улыбался ей любяще, и показалось даже, одобрял ее будто. Петька, наблюдая за ее мучениями да за дрожащей от холода рукой, держащей на весу граненый стаканчик, вдруг проговорил не по–мальчишески жестко и решительно:

— Дядь Вень, так может, я это сделаю, а? Раз так надо… Я ж мужик все–таки. А с нее, с девчонки, что возьмешь…

— Нет уж, Петро, — усмехнулся грустно ему в ответ Вениамин Алексеевич и взглянул уважительно, — ты хоть и мужик, конечно, только недозрелый еще. Нельзя тебе. Хотя и молодец, заступился за сеструху…Ничего–ничего, пусть выпьет. Смотри, аж посинела вся, и руки дрожат…

— Да она устала просто…

 Василиса, решившись, закрыла глаза и поднесла стаканчик к губам, и глотнула из него порядочную порцию, и закашлялась, конечно же, и торопливо схватилась за протянутый ей рукой Вениамина Алексеевича кусок хлеба с толстым салом. Старательно жуя и тараща узкие глаза, вскоре уже отдышалась и с удивлением начала ощущать разливающееся по желудку блаженное тепло, будто все расправлялось у нее внутри, оживало и потихоньку согревалось, а потом показалось даже, будто кто подошел сзади и ласково–играючи ударил по затылку, отчего голова кружнулась чуть и стала совсем легкой, как перышко. И в то же время состояние это настораживало, казалось ей обманным каким–то, легким таким коварным враньем, а вранья она сроду не любила. Но что делать – надо так надо. И отец вон как смотрит, будто действительно одобряет, что она его так по–взрослому помянула…

— Ну что ж, светлая тебе память, Олег Петрович! — крякнув, осушил до дна свой стаканчик и Вениамин Алексеевич. – Хороший был человек ваш отец, ребятки. Умный да честный. Оттого и ушел…

— Как это – от того? — напряженно уставился на него вдруг Петька. – Что его, за честность убили, что ли?

— Ага, Петро. Именно за честность и убили… — проговорил Вениамин Алексеевич, наклоняясь к своей газетке и аккуратно кладя кусок сала на хлеб. – Не любит наш злобный да дикий бизнес честных, понимаешь? Не дорос он еще до этого. Для него честность эта, как грыжа, в детстве не вырезанная. Вроде и не мешает особо, но раздражает – жуть… Говорил я ему…

— А папа мне говорил, что надо всегда честным быть, и с другими, и с самим собой тоже! — звонко и обиженно перебил его Петька. – Он говорил, что так жить гораздо легче!

  14