Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
30 
— Не может быть. Немцы бы такое себе не позволили.
— Не немца был, мбана, а румынца или сербца. Тут Бабилон теперся, — возмущенно начал Мукумба, но запнулся и перевел разговор, указывая на «Беса»:
— На африк-маска такой. У нам такой магия хорошо, гуд. — Исподволь оглядел стены и заторопился уходить: — Если что-то-то — стучай на стена!
«Стучай на стена!.. — усмехнулся он, когда негр ушел. — А лучше — бейся башкой
— может, духи цемента услышат, помогут.»
Мукумба, черти, Бабилон.
Он отхлебнул еще. От негритянского напитка стало клонить в дрему.
«Уж не опиум ли дедушка-шаман туда кладет?» — понюхал он горький отвар, от которого стало как-то теплей.
Да, у него тоже есть свой Вавилон — тост «за башню», который любили произносить во дворе соседи, когда садились за общий стол на праздники. Начинал, как всегда, дядя Михо:
«В древности Тбилиси был город, в котором всех и всего было поровну — и счастья и несчастья, и людей и зверей, и еды и питья. Если, к примеру, три человека входили в город, то с другой стороны тут же три человека обязательно выходили… Бог любил наш город и хотел, чтобы в нем всего было поровну…»
«И цыплят? И котят?» — уточнял какой-нибудь малыш.
«И цыплята, и котята были у бога на полном учете! — Дядя Михо в душевном порыве погружался в детали: — Вон, видите, кошка наша сидит, Писуния?.. И даже последняя кошка стояла у бога в ведомости!.. И если кто-то умирал — то в ту же секунду рождался другой. И что самое интересное — все говорили на одном языке. Общий язык! Все понимали друг друга, а значит, и любили!.. И люди, и звери!.. Но вот однажды, когда любовь стала очень уж сильной, посмотрели люди вокруг и видят: всё хорошо, всё спокойно, все дружно живут, работают. И решили тогда люди и до неба дойти, чтобы и небо было ихнее…»
«И с богом познакомиться?» — предполагал другой смышлёныш.
«И это тоже, — соглашался дядя Михо. — И вот начали они строить башню. Хотят посмотреть, как дела на небе, все ли в порядке, то да се, с ангелами поздороваться… Да… И так хорошо строили!.. Все вместе!.. Не то что людей — ослов и быков не надо было понукать: они сами носили грузы. Верблюды месили в бочках раствор. Кони копытами колотили щебень. Кошки пекли лаваши. Собаки жарили шашлыки. Коровы сами доились и хвостами сбивали масло и сыр. И вот так хорошо они строили, что бог увидел это сверху и испугался: вот, думает, люди сюда залезут и меня на землю стащат или, чего доброго, вообще убьют — от них всего ожидать можно. И он, испугавшись, взял да со злости и разбил общий язык на много-много разных язычков, чтобы люди перестали понимать друг друга. И что же?.. Стройка тут же накрылась, материал растащили, быков разворовали, собаки и кошки разбежались кто куда, и овцы стали бродить без хозяев, пока их не перерезали волки. И начались с тех пор войны, склоки и драки — что чьё, что куда и что откуда. А бог сидит себе наверху в безопасности и радуется…»
«И стало всё совсем не поровну», — вставлял в жесткой винной угрюмости дядя Васо, на что дядя Михо тоже довольно жестко отвечал:
«Да, может быть. Но у нас во дворе всё будет по-прежнему. Как было. Поровну и по-братски. Если у тебя нет — я тебе дам. Если у меня нет — ты мне дашь. Если у него нет — мы ему дадим…»
«И Писунии дадим?» — спрашивал самый маленький, играя с кошкой.
«И ей, обязательно, а как же: она же с нами живет, мышей ловит, пользу приносит. Пису, Пису, Писуния!.. Вот, дай ей этот кусочек!.. Так жили наши предки. Так и мы должны жить. А что творится там, в сумасшедшем мире, — нас не касается. Тут (дядя Михо тыкал в землю, вызывая интерес детей к травинкам меж камней, на которые указывал его волосатый палец) — тут, в этом дворе все должно быть поровну, по-братски и по-человечески. А ну, за Тбилиси! aba, Tbiliss gaumar…»
— «jos!» 6 , — хором договаривали все, сдвигая бокалы в единый букет.
А потом шли долгие дворовые предания: о том, как один сосед-меньшевик прятал у себя соседа-большевика, а потом наоборот; как во время войны кормили и поили в подвале немецкую семью из Болниси, пряча её от выселения в Сибирь; как чей-то дядя вынес из огня чью-то бабку; как летом ночью во двор влезли с улицы воры, и больная старуха Амалия, сидя в бессоннице у окна, застучала крышкой от горшка и закричала громовым голосом: «Ружье заряжено, стрелять буду!»
— чем обратила воров в бегство.
Когда доходило до рассказа о том, как в молодости на охоте дядя Васо спас дядю Михо от раненого вепря: «Вот так зверь стоял, я дал из двух стволов — один жакан в голову, а другой прямо в сердце!..» — было ясно, что назрел очередной тост — за хорошие воспоминания.
30 
