91 
Екатерина Семеновна отвела глаза и стала рассматривать пленку на горячем шоколаде. В записке было точно указано: «Только мы вдвоем, важно, чтобы никто не узнал». Получается, что секретная встреча раскрыта и нет смысла ждать. Надо встать и уйти, сделав вид, что никого не заметила. И встречу отложить.
Она глотком выпила крохотную чашку, совсем не ощутив вкуса, а только ошпарив рот, бросила на тарелочку мелочь и, пряча глаза, выбежала из кафе.
Серафима Павловна проводила подругу недобрым взглядом. Только собственная неповторимость не позволила ей броситься в погоню, поймать за шкирку и выведать, чего тут понадобилось подруге. Госпожа полковничиха устала ждать. Прошло больше часа, как ей назначили встречу. Она потратила столько сил, чтобы выбраться, чтобы доехать на извозчике и занять удобное место. Уходить было тяжко. Она все еще надеялась, что тот, кто назначил встречу, придет, ну задержали срочные дела. Милягина смотрела то в окно, то на дверь. И дверь открылась. На пороге стоял совсем не тот, кого ждала. Даже совсем не тот! Встречаться с этим господином Серафима Павловна категорически не желала. И отвернулась к окну.
Не заметить даму в полупустом кафе невозможно. Неприятный господин прямиком направился к ней.
— Какая неожиданная, но приятная встреча! — весело проговорил он. — Позвольте присесть.
Милягина не желала не только видеть его, но и близко находиться.
— Чего надо? Идите отсюда… Вас не звали. Шпионить вздумали?
— Честное слово — случайность! — Мерзкий юнец даже посмел руку к сердцу приложить. — Не ожидал, но очень рад, что исполнились мои предположения.
Все-таки границу приличий он не переступал, стоял перед ней как миленький, чуть не по стойке «смирно». Даму разобрало любопытство, что за предположения может делать этот прыщ.
— Опять со своими глупостями? — пробурчала она. — Это какие же?
— Во-первых, что самый лучший шоколад в столице подают у Сокольской. Я ничего не забыл и не перепутал.
— Велико умение!
— Куда больше радует, что исполнилось другое предположение. Хотите знать, какое?
— Шел бы ты, милый, своей дорогой… И что за глупости нафантазировал?
— Не фантазировал, а сделал логический вывод. Шаткий, но, как видите, правильный, — сказал Родион, светясь, как начищенный рубль. — А вот ваши ожидания напрасны: Пигварская не придет.
Серафима Павловна не ожидала, что мальчишка угадает, зачем она потеряла столько времени, и сболтнула:
— Это почему еще?
— Елена Михайловна отныне под домашним арестом. Пока домашним.
— А в цепи не заковал?
— В цепи не заковал. Но филеров приставил, — сказал Родион, даже не покраснев. А ведь она ему в матери годится. Ну почти годится.
— Какой шустрый… От меня чего надо?
— Можете спасти свою подругу.
— Филеров твоих палкой угостить?
— Расскажите, что затеяли, а я обещаю обойтись без протокола.
Госпожа полковничиха взглянула в наглую усатую физиономию. И не таких голубчиков она обламывала. И не такие перед ней навытяжку стояли. Может одной левой придушить его. Но было в этом негодном мальчишке что-то такое искреннее и беззлобное, что Серафима Павловна обессилела. Как мать перед шалостями дитяти. Не могла его шугануть как следует, и все тут.
— Нечего мне вам рассказывать. Все это наши бабьи делишки. Не суйтесь в них, нет там ничего путного.
Родион не стал спорить, а вынул известные снимки и положил на столик.
— Этих барышень сначала отравили, а затем повесили. Им не было и двадцати пяти. Разве они заслужили такую смерть?
Серафима Павловна насмотрелась разного. Картинки с мертвыми барышнями вовсе не тронули.
— Значит, заслужили свое…
— Вам их не жалко? Вы же сестра милосердия…
— Что за глупость, сударь мой! В жизни к лазаретам не подходила. Не люблю всех этих запахов. И не положено офицерской жене. Плохо ищете. Перепутали меня с Катей…
— С госпожой Основиной?
— Именно… Госпожой. Та еще госпожа… Только истерики закатывать. Катя в юности курсы медицинских сестер окончила. Но до госпиталя не добралась. Замуж вышла.
— Это разумно, — сказал Родион, словно отвечая не даме, а своим мыслям. — Сами расскажете, что с барышнями решили сделать, или помочь?
— А иди-ка ты… — И Серафима Павловна употребила крепкое солдатское словечко. В ее устах оно звучало как полковая музыка. Родион не обиделся. Собрал снимки и сказал:
91 
