Последние отзывы

  107  

— Знаете, сколько стоит такой самолет?

Это был парень из спецслужб, с которым мы ехали в одной машине. Он сидел через проход от меня.

— Не знаю.

— Попробуйте догадаться.

— Я не имею понятия.

— Ну, давайте, попытайтесь отгадать.

Я пожал плечами:

— Десять миллионов долларов?

— Сорок миллионов долларов!

Он триумфально усмехнулся, словно знание цены каким-то образом предполагало и его участие в сделке.

— У Хэллингтона пять таких самолетов.

— Интересно, для чего они их используют?

— Сдают в аренду, когда они им не нужны.

— Да, верно. Я слышал об этом.

Шум двигателей достиг апогея, и мы начали разбег по взлетной полосе. Я представил себе подозреваемых террористов, туго связанных липкой лентой, скованных наручниками и в мешках на головах. Они корчились на роскошных кожаных креслах, пока самолет взлетал с какой-то запыленной полосы близ афганской границы, направляясь к сосновым лесам восточной Польши. «Гольфстрим» оторвался от земли и начал набор высоты. Через край бокала я восхищенно наблюдал, как огни Манхэттена расползались в стороны, заполняя собой иллюминатор. Затем они накренились, скользнули в сторону и тускло замигали в темноте, когда самолет вошел в слой низких облаков. Какое-то время казалось, что мы застряли в пустоте, что металлический корпус самолета был слишком хрупким для огромного пространства. Но вскоре дымка исчезла, и мы оказались в объятиях яркой ночи. Под нами плыли облака — такие же массивные и прочные на вид, как горные вершины. Появившаяся луна освещала их долины, ледники и лощины.

Чуть позже, когда самолет выровнялся, Амелия встала и подошла ко мне. Ее бедра соблазнительно покачивались в такт движениям «Гольфстрима».

— Все нормально, — сказала она. — Адам может дать вам очередное интервью. Но только полегче с ним, ладно? Эти последние два дня были чертовски трудными.

И для него, и для меня, подумалось мне.

— Все будет сделано в лучшем виде, — ответил я и, подцепив наплечную сумку, лежавшую рядом на софе, прошел мимо нее по проходу.

Амелия снова ухватила меня за рукав.

— У вас мало времени, — предупредила она. — Это не рейс, а небольшой прыжок. Мы можем пойти на посадку в любую минуту.

* * *

Рейс действительно оказался краткосрочным. Я позже навел справки. Между Нью-Йорком и Мартас-Виньярдом всего двести шестьдесят миль, а крейсерская скорость «Гольфстрима Джи–450» составляла пятьсот сорок восемь миль в час. Сопоставление этих двух фактов объясняет, почему запись беседы с Лэнгом заняла только одиннадцать минут. Наверное, мы уже начали спускаться, когда я подошел к нему.

Лэнг сидел с закрытыми глазами, держа бокал в расслабленной руке. Сняв куртку, галстук и туфли, он развалился в кресле, словно морская звезда, брошенная кем-то на сиденье. Поначалу я подумал, что он спал, но влажный блеск между веками выдал его. Глаза Лэнга были прищурены до щелочек. Он наблюдал за мной. Сделав вялый жест рукой, Адам указал мне на свободное кресло.

— Привет, парень. Присаживайтесь.

Он открыл глаза, зевнул и прижал ко рту тыльную сторону ладони.

— Извините.

— Здравствуйте, Адам.

Я сел, поставил сумку на колени и, пошарив в ней руками, вытащил блокнот, диктофон и запасной диск. Не этого ли хотел от меня Райкарт? Запись беседы. Нервозность делала меня неловким. Если бы Лэнг приподнял даже бровь, я убрал бы диктофон обратно. Но он не возражал. Экс-премьер слишком часто проходил через этот ритуал во время официальных визитов: какой-то репортер возникал перед ним на несколько минут и брал эксклюзивное интервью; предварительная и нервозная проверка диктофона; иллюзия неформальной беседы, пока Лэнг допивал напиток. Голос на записи демонстрировал степень его нервного истощения.

— Как идут дела? — спросил он.

— Идут. Мы продвигаемся вперед.

Позже мне было стыдно и смешно прослушивать запись на диске. От тревоги регистр моего голоса звучал так высоко, как будто я вдохнул в свои легкие гелий.

— Нашли что-нибудь интересное?

Я заметил в его глазах подозрительный блеск. Что это было? Презрение? Веселье? Я чувствовал, что он играет со мной.

— Да, кое-что нашел. Как прошла поездка в Вашингтон?

— Вашингтон был великолепен. Действительно, великолепен!

На записи в этот момент послышался шелестящий шум кожаной обивки. Он слегка выпрямился и приподнял голову, собираясь произнести последнюю речь перед тем, как театр закроется на ночь.

  107