Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
172 
Вместе с консервами продаются немецкие газеты, английские газеты, открытки и «Московский комсомолец»!..
Хозяин от скуки пытается говорить с Микой по-немецки:
— Вы не немец. Жена говорит — акцент…
— Я из Петербурга.
Полное непонимание.
— Я — русский.
— А!.. Русише мафия!..
С каждым днем все сговорчивее продавцы сувениров, все меньше и меньше народа в Агия Пелагии. Две-три семьи небогатых молодых немцев с маленькими детьми.
Все вокруг умирало — магазины, отельчики, невероятное количество туристических бюро и пунктов обмена валют, закрывались «Рент а кар» — сдача автомобилей внаем…
Пустели и закрывались рестораны, вытянувшиеся вдоль всего пляжа, идущего по подкове тихой, теплой и очень сонной бухты…
Разбирались тенты над умирающими кафе.
Уезжали даже те, кто, казалось, живет здесь всегда…
Каждый вечер из-за холмистого мыса — луна. Театрально громадная, оранжевая.
Настал день, когда перестали привозить «Московский комсомолец». Потом исчезла «Файнэншл таймс», потом — «Зюддойче цайтунг».
Потом позвонил Альфред с Микас-Айленда.
Сказал, что «бонанза» уже на острове, а старики еще не приехали. Кому бы он ни звонил в Россию — никто ничего не знает.
Мика попробовал ответить Альфреду как можно мягче:
— Сынок… Я же просил тебя не звонить. Только в том случае, если приедут те, ради которых мы все это и затевали. Или если произойдет что-то из ряда вон выходящее.
— Мика, Пусси забеременела.
Мика растерянно промолчал.
— Ты меня слышишь, Мика?
— Слышу.
— Пусси забеременела и стала ВИДИМОЙ! И так сразу всем понравилась, Мика!..
— Она стала женщиной, Альфред. Береги ее. Постарайся сделать то, чего мне в жизни так и не удалось: мужик должен оставаться хранителем очага, даже если он перестает быть Домовым. Или никогда им не был. Поцелуй ее. И не звони мне больше, пока…
— «Пока» — что, Мика?! — истерически закричал Альфред.
— Пока на остров не приплывут наши старики.
— А если они никогда не приплывут?! — снова прокричал Альфред, и Мика услышал в его голосе слезы.
— Прости меня, сынок, — Сказал Мика. — Я очень устал…
И отключил свою «нокию» с опустевшим компьютером.
… Днями бесцельно шатался по Агия Пелагии, и из-под недостроенных отельчиков, будущих контор и торговых домиков на него с пугливой надеждой посматривали грязные, худющие, бесхозные кошки и собаки, объединенные одним общим горем — брошенностыо.
Вместе они бегали в поисках хоть чего-нибудь съестного, не ссорились, спаянные единой мечтой о весне и лете, когда, может быть, вернутся их боги-хозяева и они будут впущены во временные жилища своих богов, будут обласканы и накормлены, и им наконец будет кому предъявить свою беззаветную преданность…
Вечерами Мика ходил мимо запертых таверн, гулял по остывшему пляжу, по ровно вогнутому в Агия Пелагию берегу бухты…
Иногда останавливался, подолгу смотрел в теплый заливчик.
Еще совсем недавно залив кипел водяными мотоциклами, лодчонками, прогулочными катерками, а в прибрежной воде плескались дети из разных стран, говорящие на разных языках, но все с одинаковыми оранжевыми надувными нарукавничками, которые держали их на плаву в теплой воде.
А теперь залив — пустыня. Одинокий рыбацкий ботик — метрах в ста от берега.
До середины ноября улицы Агия Пелагии заполняли стада мотороллеров с почти взрослыми мальчиками и девочками. Где вы, мальчики? Где вы, девочки?…
Тишина. Будто все скончалось в этом мире. Кроме цветов…
Наверное, наступит конец декабря — умрут и цветы.
Попробовал было Мика пойти в горы, чтобы посмотреть на Агия Пелагию с высоты. На залив, на оконечность мыса, попытаться в еще живой зелени найти крышу своей «Амазоны»…
А вот поднялся совсем немного, и сердце расступалось до панического ужаса! Почти до потери сознания — от страха смерти…
О которой только и думал. Которую ждал еженощно.
Ах, странно и тоскливо кончается жизнь!..
Сколько было женщин?! Не сосчитать, не вспомнить!..
А любил всегда ОДНУ.
Ей и принес больше горя, чем кому бы то ни было…
Когда-то в молодости в нелюбви родился сын. Кровь от крови, плоть от плоти — Серега маленький. Вырос — чужой человек…
А нарисованный, придуманный, сочиненный, с нелепым дурацким именем Альфред оживает и становится самым родным, самым близким существом на всем белом свете!
172 
