Глава двадцать третья

Дерзкое нападение

Войско Владимира подошло к Киеву и встало лагерем к северу от города у селения Дорогожичи. Выбор был неслучаен. Рядом было большое Хоривицкое капище, на котором люди Владимира не медля принесли щедрые жертвы. Поддержка богов была остро необходима: самому глупому из Владимировых воев хватало одного взгляда на киевские стены, чтобы понять: это не Полоцк. Это – великой город, могучий и крепкий.

Для правильной осады Киева Владимиру потребовалось бы вдесятеро больше ратников, чем было в его войске.

Даже бесстрашные нурманы не рвались штурмовать внешние стены Киева.

Кое-кто пошустрее с ходу бросился грабить предместья…

И нарвался на стрелы и клинки киевских дружинников, которые вылетели из Смоленских ворот, разметали и побили грабителей и отошли в город раньше, чем подоспели главные силы Владимира.

Этим, впрочем, тоже пришлось отойти, несолоно хлебавши и с потерями, потому что со стен их тотчас закидали стрелами и снарядами.

Детинец гудел. На сей раз дружина киевская собралась без бояр и советников. В большой палате – княжьи ближники. Старшая гридь – в тереме. Во дворе – младшие. Все, кто был свободен от стражи на стенах. Больше десяти тысяч дружинников. И в тереме, и во дворе было тесно. Княжий ключник хотел было поставить столы, да оказалось – некуда. Потому проголодавшимся еду давали прямо в руки, а пиво – в собственные кружки. Дружина праздновала малую победу. Всыпали, всыпали ворогам! Малая победа, а все равно радость.

В центре внимания – Варяжко. Это его сотни отличились на вылазке. Побывавшие в схватке гридни о противниках отзывались без уважения. Сброд. Правда, все понимали – в предместье киевляне столкнулись именно со сбродом, а не с лучшей частью северного войска.

В большой княжьей палате тоже это понимали, однако сотники и тысячники Ярополка, считай, в один голос твердили: надо бить. Спорили только о том, когда. Одни говорили – прямо сейчас, пока владимирцы не окопались, не обустроились. Другие (среди них был и Артём) предлагали выждать день-другой. Пусть жадные нурманы и прочие любители поживы разбредутся по окрестностям, ослабив вражье войско.

Ждали, что скажет Ярополк. А Ярополк молчал. Он видел со стены лагерь Владимира. И напомнил ему этот лагерь давние дни, когда Киев осаждали печенеги. Только не было уже Святослава, имя которого внушало страх врагам. И не печенеги сидели сейчас в Дорогожичах, а люди своего племени. Не было у Ярополка веры в собственную силу. И веры в собственную дружину. Вчера бросил ему под ноги княжью гривну большой сотник Волчий Хвост. И ушел к рабичичу. А с ним ушли еще пять сотен нехудших воев. И никто из гриди не остановил отступника. Ярополк не рискнул приказать. Должно быть, не был уверен, что дружинники выполнят приказ и нападут на своих же недавних товарищей. Как никогда чувствовал в тот миг Ярополк свою юность и слабость. И еще чувствовал он (может, казалось?): многие из дружинников его тоже не прочь уйти с Волчьим Хвостом.

Кто знает – не предадут ли свои, если выйдет он в поле против брата?

Пока Ярополк томился в нерешительности, решение приняли его воеводы.

Артём, Варяжко, Пежич собрались потихоньку, сговорились, подняли гридь, взяли воев из боярских дружин, воев союзных: хузар, касогов, гузов. Набрали конных почти семь тысяч. И ударили. Ах как славно ударили!

* * *

К лагерю Владимира киевские вои подошли еще затемно. Прошли скрытно, рощей, потом – оврагом. Места были родные, известные. Укрылись и терпеливо ждали рассвета. Ждали, впрочем, не все. Артём отобрал дюжины две лучших – и отправил вперед – снять дозорных.

Славка тоже напросился. На пару взял Антифа. Подобрались легко. Северяне стояли беспечно. Жгли костры на видных местах. Сами сидели рядом. Ни рва вокруг лагеря, ни частокола. Голое поле. Еще издали Славка услышал нурманскую речь. Это хорошо. Было бы неприятно наткнуться на своих: на тех, к примеру, кто ушел с Волчьим Хвостом.

  129