Последние отзывы

  113  

Албатан сунул пику обратно в костер, велел принести сумку. Его не поняли. Пришлось идти самому.

Кровь на деревянном теле бога обратилась в черную липкую пленку. Албатан сдвинул повязку, прижал бога к порванной щеке, попросил беззвучно: помоги.

Снова взял пику – наконечник уже нагрелся…

Серега увидел, как печенег вытащил черного деревянного уродца, перемазанного какой-то дрянью, сдвинул в сторону повязку. На щеке хана обнаружился неровно заштопанный рубец. Албатан прижал уродца к воспалившейся ране. О санитарии хан явно не имел никакого понятия.

Губы хана зашевелились. Затем он бережно отложил уродца и вынул из костра пику.

Серегу озарило.

– Давай жги! – громко сказал он.– Ты нем! Твой бог тебя не слышит! А мой Бог сильнее твоего.

Печенег, понимавший по-славянски, перевел Серегины слова. Албатан ощерился, показав осколки зубов и распухшую сардельку языка. И ткнул Серегу раскаленным острием. Снова шипение, вонь, боль… Но на этот раз Серега был готов и сумел защититься, отделить себя от боли.

– Твой бог тебя не слышит, хан! – крикнул Духарев и захохотал.– Или бог оглох, или ты онемел!

Албатану очень хотелось воткнуть пику прямо в сердце славянина, и, чтобы удержаться, он отшвырнул ее прочь. На миг стало совсем тихо, только костер потрескивал. И в этой тишине троюродный брат и старый соперник Албатана, тот самый, который собирался отрезать Сереге ухо, громко произнес:

– А ведь славянин прав: Албатан онемел, и бог его больше не слышит.

Албатан выпрямился, как отпущенная пружина. Шикнула выдернутая из ножен сабля, вспыхнул багрянец на дымчатом клинке, а поперек живота родича, сквозь стеганую, шитую бляшками куртку лег ровный чистый разрыв. Миг – и печенег страшно закричал, кровь хлынула из расходящейся раны.

Албатан махнул саблей – брызги полетели на пленников – бросил ее в ножны, подхватил с кошмы деревянного бога…

Больше он ничего не успел. Другой печенег, как близнец похожий на раненого, махнул рукой – узкий пояс змеей выпрыгнул из рукава, обвился вокруг Албатановой шеи. Печенег поймал его второй конец, перехватил накрест, потянул, упершись ногой в спину хана. Албатан захрипел, замахал руками. Зашитая рана на щеке разошлась, показав обломки зубов.

Остальные степняки, их осталось дюжины две, не больше, не вмешивались. Ждали, чья возьмет – того и удача. Взял душитель.

Ремешок скользнул обратно в рукав, а безжизненное тело Албатана осело на траву. Убийца отстегнул пояс хана, с дорогой синдской саблей, надел на себя, поверх собственного. Затем вырвал из пальцев мертвеца (так и не отпустил) деревянного бога, подошел к тому, кому Албатан вспорол живот, раздвинул края раны и запихнул в кровавое чрево. Раненый завопил совершенно немыслимо, содрогнулся и умер.

Печенеги довольно заворчали, сочли эту быструю смерть благоприятным знаком: бог взял жизнь.

Победитель поднес к лицу перепачканного кровью и слизью бога, пошептался с ним и изрек нечто.

Духарев глянул на Машега: хузарин был доволен.

– Что он сказал?

– Говорит: кумир велел ему ждать восхода. А с восходом увозить нас в степь. Говорит: там, на правильной земле, твой бог ослабеет.

– Угу,– пробормотал Духарев.– А чему ты радуешься?

– Неужели не видишь? Бог уже помогает нам! Нас не будут пытать, пока не увезут. Да и увезут ли? Я буду молиться. И ты молись! Бог уже вмешался. Вмешается еще раз!

– Блажен кто верует,– пробормотал Духарев.– Почему бы Ему не вмешаться чуть пораньше?

Ожоги на груди болели нестерпимо.

Кочевники копались в сумках, делили серебро, препирались.

На пленников не обращали внимания. Серега поглядел на костер… Нет, пережечь ремни нереально. Руки сгорят раньше. А вот ноги… Можно попробовать. Вон уголек подходящий. Серега, будто невзначай, вытянул спутанные ремнями ноги, накрыл откатившийся уголек. Нормально получилось. Теперь – ждать.

Степняки поделили серебро. Половина залегла спать, остальные болтали по-своему. Один, проголодавшийся, понюхал котел с ухой. Не понравилось. Достал что-то из своей сумки, стал жрать. Еще один вдруг вскочил, выкрикнул что-то. Остальные на него зашикали, опасливо поглядели на спящих товарищей.

– Что? – спросил Духарев.

– Хорошо,– ответил Машег.– Этот бычий глист вспомнил: у Албатана – два бурдюка с кумысом. Остальные говорят: чего кричишь? Два бурдюка на всех делить – ничего не останется.

Припаленный угольком сыромятный ремень ощутимо вонял. Но не больше, чем труп зарубленного Албатаном родича. И от самого Албатана тоже несло будь здоров. Вопреки известной поговорке, что, мол, труп мертвого врага всегда пахнет приятно. Вряд ли ноздри печенегов уловят и опознают вонь тлеющего ремешка.

  113