16 
Я могла наконец улечься на собственную кровать. Ко мне возвращалось счастье владеть собственной планетой — своей комнатой, где можно наслаждаться полным покоем. Флоберу нужно было уединенное место, чтобы кричать, мне же — место, чтобы мечтать, такое место, где никто и ничто не мешает мне витать в эмпиреях и где есть такая роскошь, как окно, потому что окно — это право на кусочек неба. Это ли ни предел желаний? Я передвинула захваченную Христой кровать так, чтобы, лежа на ней, видеть небо, и часами валялась, повернув голову набок и созерцая свои домашние облака. Нахалка, которая лишила меня моего ложа, никогда не смотрела в окно, то есть она отняла у меня любимое сокровище — сама она им не пользовалась.
Несправедливо было бы отрицать, что Христа научила меня еще больше ценить то, что она у меня отбирала, — отрадное одиночество, тишину, возможность читать целый вечер и не слышать трескотню про Жан-Мишелей и Мари-Роз, блаженный отдых от шума и особенно от немецкого рока.
Да, за это я была ей благодарна. Но теперь, когда урок усвоен и я уверена, что никогда его не забуду, не пора ли ей убраться восвояси?
С вечера пятницы до вечера воскресенья я сидела у себя, делая лишь необходимые вылазки в ванную и на кухню. Причем на кухне старалась не задерживаться, а набирала и уносила с собой что-нибудь такое, что можно есть не вставая с кровати. Видеть предателей-родичей мне не хотелось.
Они сочувствовали мне: «Бедная девочка, она просто жить не может без подружки!»
В действительности только без нее я и могла жить. Стоило же ей появиться — необязательно совсем рядом, пусть даже за сто метров, пусть же я ее не видела, а только ощущала ее присутствие, — как я каменела и чуть ли не задыхалась. Сколько бы я себя ни уговаривала: «Она в ванной и выйдет нескоро, ты свободна, ее как будто нет!» — парализующее действие Христы было сильнее всякой логики.
— Какое у тебя самое любимое слово? — спросила она меня однажды.
— Стрелия. А твое?
— Справедливость, — ответила она, отчетливо выговаривая каждый слог, будто разглядывая это свое слово со всех сторон. — Видишь, какие показательные результаты: ты выбрала слово просто потому, что оно красиво звучит, а мое — девиз всех, кто вышел из неблагоприятной среды.
— Ну да, — хмыкнула я и подумала, что, если бы от безвкусицы можно было умереть, этой пошлячки уже давно не было бы на свете. Но в одном я была с ней согласна: результаты и впрямь показательные. Ее выбор действительно определялся не любовью к языку, а тщеславием и ханжеством.
Зная Христу, можно было не сомневаться: она понятия не имеет, что такое стрелия, но скорей проглотит язык, чем спросит. Между тем это слово хоть и старинное, как «поприще» или «ристалище», но самое простое: стрелия — это расстояние, которое покрывает стрела. Оно, как никакое другое, дает простор воображению: так и представляются натянутый лук, тугая тетива и наконец божественный миг, когда стрела взмывает в небо, целясь в бесконечность; но эта рыцарская доблесть обречена на поражение: как бы ни напрягался лук, дальность полета ограничена, известна заранее, и сила, сообщенная стреле, иссякнет в апогее. Стрелия — это и сам порыв, и весь пролет от рождения до смерти, и мгновенно сгорающая чистая энергия.
Туг же я придумала слово «христия», то есть дальность действия Христы, протяженность пространства, которое она способна отравить. В одной христии укладывалось несколько стрелий. Но была и другая мера, еще больше — антихристия, это тот заколдованный круг, в котором я жила пять дней в неделю и площадь которого возрастала по экспоненте, так как завоевания Антихристы увеличивались не по дням, а по часам; моя комната, моя кровать, мои родители, моя душа.
В воскресенье вечером возобновлялась кабала: мама с папой радостно приветствовали Христу, «которой нам так не хватало!», и мои владения снова оккупировались.
Когда мы ложились и гасили свет, происходило одно из двух: или Христа тяжко вздыхала и раздраженно говорила: «Я что, обязана тебе все выкладывать? Обойдешься!» — хоть я ее ни о чем не спрашивала; или же — и это куда хуже! — как раз и принималась все выкладывать, опять таки без всякой моей просьбы.
Во втором случае я должна была выслушивать нескончаемые рассказы о баре в Мальмеди, где она работала, и обо всех ее разговорах с Жан Мишелем, Гюнтером и прочими клиентами, которые мне были нужны как головная боль.
16 
