Последние отзывы

  18  

Если прищуриться, то можно было любоваться цветными искрами. Но, открыв глаза, уже невозможно было оторваться от рыб-див, этих закормленных жрецов рыбьего мира.

В глубине они были похожи на немых Кастафьоре^[9], тучных, одетых в переливающийся чехол. Разноцветные одежды подчёркивали смехотворность дурнушек-рыб, как пёстрые татуировки подчёркивают жир у толстяков. Карпы были ужасно некрасивы. И я не была недовольна тем, что они были символом мальчиков.

— Они живут более ста лет, — сказала Нишио-сан тоном, исполненным глубокого уважения.

По-моему здесь нечем было хвастаться. Долгожительство не было самоцелью. Долго жить для криптомерии значило давать справедливый размах своему гордому достоинству, это значило располагать временем для установления своего царствования, вызывать восхищение и подобострастный страх при виде этого монумента силы и терпения.

Быть столетним для карпа означало влачить жирное существование, позволять плесневеть своей вялой рыбьей плоти в стоячей воде. Отвратительнее молодого сала было сало старое.

Я оставила своё мнение при себе. Мы вернулись домой, и Нишио-сан заверила мою родню, что мне очень понравились карпы. Я не стала их разубеждать утомлённая уже от одной мысли высказывать свои наблюдения.

Андре, Хьюго, Жюльетт и я принимали ванну вместе. Два хилых сорванца походили на всё что угодно, только не на карпов. Но это не мешало им быть безобразными. Вероятно, это-то и роднило их с карпами: они были отвратительны. Символом девочек никогда бы не сделали какое-нибудь отталкивающее животное.

Я попросила мать отвести меня в «апуариум» (у меня почему-то не получалось слово «аквариум») Кобе, один из самых признанных в мире. Мои родители удивились такой страсти к ихтиологии.

Я просто хотела увидеть, все ли рыбы так же уродливы как карпы. Долго наблюдая за фауной обширного стеклянного бассейна, я обнаружила животных одно очаровательнее и грациознее другого. Некоторые были фантасмагоричны как абстрактное искусство. Создатель явно развлекался, выдумывая элегантные наряды, совершенно непригодные к носке, но которые этим существам всё же пришлось надеть.

Я сделала безапелляционный вывод: из всех рыб, самым никудышным из всех никудышных — был карп. Я ухмыльнулась про себя. Мать заметила моё ликование: «Эта малышка будет морским биологом» — прозорливо постановила она.

Японцы были правы, избрав это животное символом отвратительного пола.

Я любила отца, я терпимо относилась к Хьюго — всё-таки он спас мне жизнь — но моего брата считала самым вредным существом. Казалось, единственной целью его существования было терзать меня: он с таким удовольствием занимался этим, словно для него это была цель его жизни. Если он часами выводил меня из себя, его день удался. Наверное, все старшие братья такие: может быть, их стоило истреблять.

С июнем пришла жара. С этих пор я жила в саду, с сожалением покидая его лишь для сна. В первый день месяца шест и рыбий флаг убрали: мальчики больше не были в чести. Словно убрали статую кого-то, кого я не любила. Нет больше карпа в небе. С этих пор июнь стал мне симпатичен.

Погода позволяла теперь устраивать спектакли под открытым небом. Нам объявили, что мы все приглашены идти слушать пение моего отца.

— Папа поёт?

— Он поёт «но»^[10].

— Что это?

— Увидишь.

Я никогда не слышала, как мой отец поёт: он уединялся для своих упражнений или занимался в школе со своим учителем «но».

Через двадцать лет я узнала как совершенно случайно мой родитель, который абсолютно не был расположен к лирической карьере, стал певцом «но». Он прибыл в Осаку в 1967 в качестве бельгийского консула. Это было его первое назначение в Азию, и молодой тридцатилетний дипломат влюбился в страну с первого взгляда. Япония стала и осталась любовью его жизни.

С энтузиазмом неофита он хотел открыть все чудеса империи. Поскольку он ещё не говорил по-японски, его повсюду сопровождала прекрасная японская переводчица. Она была одновременно гидом и новатором различных форм национального искусства. Видя, как отец всем интересуется, ей пришла в голову идея показать ему одно из наименее доступных удовольствий традиционной культуры: «но». В те времена этот жанр был недоступен слуху жителя Запада, в отличие от другого театрального жанра — кабуки.

Переводчица отвела моего отца в одну почтенную школу «но» в Кансае, учитель которой был живым Сокровищем. Отцу показалось, что он очутился в прошлом на тысячу лет назад. Впечатление усилилось, когда он услышал «но»: с первого раза он решил, что это урчание исходило из глубины веков. Он испытал приступ неловкой смешливости сродни тому, который испытываешь при разглядывании доисторических сцен в музеях.

  18