Последние отзывы

  23  

Она отнесла тарелки в раковину и вымыла их.

Ничего, как-нибудь справлюсь.

Утром я дам вам ключ. — Лиз взяла полотенце и тщательно вытерла тарелки. — По-вашему, он вернется? — Она собиралась спросить его об этом как бы между прочим, но голос ее выдал.

Не знаю. — Подойдя к ней, Джонас положил руку ей на плечо. — Но если он вернется, вы будете не одна.

Лиз повернулась к нему; при виде ее грустных глаз внутри у него как будто что-то надломилось.

Джонас, вы охраняете меня или хотите отомстить?

Охраняя вас, я, возможно, сумею отомстить. — Он накрутил на палец прядь ее темно-золотистых волос и залюбовался ими. — Вы ведь сами сказали, что я не очень-то приятный человек.

А какой вы на самом деле? — прошептала она.

Обыкновенный. — Посмотрев на нее, он понял, что она ему не поверила. Он совсем не обыкновенный. Он выдержанный, властный и сильный... — Кстати, Элизабет, вас обыкновенной женщиной не назовешь. У вас много тайн.

Лиз ахнула от изумления и инстинктивно выставила вперед руку, словно защищаясь:

—Мои тайны не имеют к вам никакого отношения!

—Может быть, не имеют, а может, и имеют.

Дальше все происходило очень медленно — так медленно, что она, пожалуй, вполне могла бы вырваться. И все почему-то не двигалась с места. Он обвил руками ее талию и почти небрежно привлек ее к себе — небрежно и как-то надменно. Лиз как завороженная следила за его губами, которые все ближе склонялись к ней.

Она считала его человеком жестким, даже жестоким, но его губы оказались неожиданно мягкими, хоть и настойчивыми. Они словно уговаривали ее. Так давно она никому не позволяла себя уговорить! Едва заметно прикасаясь к ней, он лишил ее силы воли, на которую Лиз всегда полагалась. Мысли в голове путались; потом она словно попала в полупрозрачный туман. Сама того не сознавая, Лиз робко и нежно ответила на его поцелуй.

Что бы им ни двигало, все сразу забылось, как только их губы соединились. Он думал, что Лиз начнет вырываться или, наоборот, ответит ему пылко и страстно. Она же оказалась такой нежной, податливой и неуверенной, что в нем с неведомой прежде силой вспыхнуло желание. Она вела себя так, словно ее прежде ни разу не обнимали и не целовали, словно она никогда не раскрывалась мужчине. Глупости, подумал Джонас. Она молода, красива, и у нее есть ребенок. Наверняка у нее было много любовников. И все же ему показалось, что он у нее первый и потому обязан беречь ее и заботиться о ней. У него просто нет другого выбора.

Чем больше она поддавалась, тем больше он жаждал ее. Острое, горячее желание не было для него внове. Он обнимал ее и хотел большего. Он отлично знал, что такое страсть. И все же в глубине души он, сам не зная почему, сдерживался и не давал волю страстям. Да, она тоже хочет его; ее желание несомненно. Кровь у него закипела, но руки почему-то разжались и как будто сами, по собственной воле, выпустили ее.

Такую страсть в ней давно никто не возбуждал. Лиз не сводила с Джонаса глаз. Она поняла, что ее желания снова ожили во всей своей мощи и полноте. Но... нет, она больше не повторит прежних ошибок! Почему же, хотя она и напоминает себе о прошлом и о своем зароке, по телу все равно пробегают горячие волны? Прошлое не должно повториться... Но зрачки у нее невольно расширились. Она посмотрела на него и увидела в его глазах собственное отражение. В ее лице смешались боль, смущение и надежда. Джонас смутился.

— Вам нужно поспать, — сказал он.

Вот и все, подумала Лиз. Угасла последняя искра надежды. Ничего не изменится — надеяться на что-то с ее стороны полная глупость! Она вскинула вверх подбородок и расправила плечи. Пусть она проявила слабость и позволила ему временно одержать над ней верх, но она по-прежнему властна над своим сердцем.

— Утром я выпишу вам квитанцию за комнату и дам ключ. Я встаю в шесть. — Она взяла двадцатидолларовый банкнот, оставленный на рабочем столе, и вышла.

Глава 4

Присяжные внимательно смотрели на него. Джонас видел двенадцать неподвижных лиц и двенадцать пар ничего не выражающих глаз. Он стоял перед ними в маленьком, слабо освещенном зале суда, и слышал эхо собственного голоса. В руках он сжимал толстенные своды законов — пыльные и такие тяжелые, что ныли плечи. Почему-то он не мог их положить — это он знал точно. По вискам и по спине у него катился пот; он пылко произносил заключительную речь, в которой требовал оправдания своего клиента. Вопрос касался жизни и смерти, он говорил убедительно и страстно, но присяжные оставались невозмутимыми, равнодушными. Толстые тома выскальзывали из рук, как ни старался он удержать их. Потом до его слуха донесся вердикт — по маленькому залу вновь раскатилось эхо:

  23