Последние отзывы

  9  

– Какая ты красивая!

Она улыбалась так, будто это было ей приятно.

Ее реакция до того потрясла меня, что я стал позволять себе говорить то же самое другим женщинам.

Ответом мне были возмущенные взгляды, недовольные гримаски или любезности типа: «Вот придурок!»

У одной, которая так осадила меня, я спросил:

– Позвольте! Я сделал вам комплимент, без малейшей непристойности, без задней мысли, а вы меня обижаете. За что?

– Как будто вы сами не знаете!

– Это потому, что я некрасив? Разве уродство мешает обладать хорошим вкусом?

– Да нет, дело вовсе не в том, что у вас отталкивающая внешность!

– Так в чем же?

– Сказать женщине, что она красива, – значит сказать, что она глупа.

В первый моменту меня отвисла челюсть, потом я выпалил:

– Стало быть, вы действительно глупы и сами это подтверждаете.

И получил в ответ пощечину. Как-то я поделился с Этель:

– Когда я говорю, что ты красавица, тебе не кажется, будто я намекаю на то, что ты дура?

– Нет. А что?

Я рассказал ей, как другие девушки реагировали на мои любезности. Она посмеялась и сказала:

– Знаешь, не они одни так глупы. Сколько раз я слышала от девушек, мягко говоря, обиженных природой: «Мало быть просто красавицей!» Но ведь я никогда и не считала, что мне этого достаточно, а вот они вели себя так, будто им вполне достаточно быть уродинами!

– Их-то хоть можно понять: они завидуют!

– И это тоже. Но суть в другом: красоту вообще не любят, а это уже серьезно.

– Я люблю.

– Ты у нас оригинал.

– Все любят красоту.

– Уверяю тебя, это не так.

Я занервничал:

– Не хочешь же ты сказать, что предпочла бы быть страхолюдиной!

– Успокойся. Такого я не скажу. Это непросто понять, а объяснить еще труднее. Могу только поклясться тебе, что раз сто убеждалась на собственном опыте: красоту никто не любит.

– А уродство, по-твоему, любят? – разозлился я.

– Я этого не говорила. Нет, я думаю, люди любят все средненькое – ни красивое, ни уродливое.

Я перестал ходить на съемки: фильм слишком меня раздражал. Видеть, как тупица режиссер гримирует бедную Этель, а потом дает указание слегка задеть матадора рогами, когда следовало бы пропороть его насквозь, – нет, это было выше моих сил.

Через день я поджидал исполнительницу главной роли у выхода из студии. Каждый раз она встречала меня улыбкой:

– Эпифан! Вот и ты.

Она, казалось, была счастлива видеть меня, и я от радости едва не терял сознание. Мы заходили в кафе. Этель рассказывала мне, что еще отмочил Пьер и как продвигается работа над фильмом.

– Это будет величайшая клюква в истории кино, – неизменно добавляла она.

Часов в восемь я провожал ее домой. Я не отказался бы побыть с ней и подольше, но не хотел, чтобы она подумала, будто я имею на нее виды.

– А ты знаешь, что до тебя никто не называл меня Эпифаном?

– Как же тебя называли?

– Квазимодо.

– Почему? Разве ты горбун? Или звонарь?

– Нет. Я урод.

Этель от души рассмеялась, чем привела меня в восторг. Она обошлась без дурацких возражений типа:

«Нет, ты вовсе не урод», – от которых я полез бы на стенку. Потом она сказала:

– Мне нравится твое имя. Оно похоже на тебя.

– Такое же уродливое?

– Нет. Оно необычное.

– Значит, я необычный? Чем же?

Она задумалась, прежде чем ответить:

– Ты никогда не говоришь ни обидных вещей, ни глупостей.

– И это необычно?

– Очень необычно.

Я готов был целовать ей ноги. Никогда в жизни мне не говорили ничего приятнее. Ночью, в постели, я поймал себя на том, что этот короткий разговор не выходит у меня из головы. Я запрограммировал его на повтор, как любимую музыку.

«Прекрасное всегда необычно», – сказал Бодлер. Разумеется, элементарная логика не позволяла мне утверждать обратное: необычное не всегда прекрасно. Но сам факт, что за мной признано главное свойство красоты – необычность, – переполнял меня ликованием. впервые меня мучила бессонница от избытка любви.

Как раз в ту пору я проматывал остатки моего греческого наследства. У меня был дядюшка, такой же грек, как мы с вами, однако именно на земле Эллады он сколотил изрядное состояние довольно сомнительного происхождения. Когда он умер, на меня хлынул поток драхм. Даже за вычетом пошлин и налогов осталось достаточно, чтобы несколько лет прожить без забот.

Когда я так неожиданно разбогател, моя первая мысль была о пластической операции. Это, конечно, значило бы спустить все деньги сразу, но даже беглый взгляд в зеркало убеждал, что это отнюдь не роскошь.

  9