Последние отзывы

  26  

За два дня до премьеры, которой я с таким нетерпением дожидалась, вдруг вбегает обезумевший Огюст: «Надевай шляпу, быстро. Пошли со мной». – «Куда?» – «В „Патюрен“». И рассказывает мне по дороге поразительную вещь: рыжую англичанку забрали назад родители, и она, не попрощавшись, отбыла, оставив труппу и директора в полной растерянности… Я всё не могла его понять, и он объяснил: «Будешь играть ты, напялим на тебя рыжий парик, за двое суток я успею тебе всё вдолбить, и дело сделано! Поняла теперь? На афише останется дочка лорда, и билеты не придётся возвращать». Клодина, если бы вы знали! Я совершенно обезумела!

– Почему вы не отказались?

Она в потрясении:

– Но так хотел он, Клодина! Он! И кроме того… как бы вам объяснить… как только я пришла… все меня начали благодарить, хотя я ещё ничего не сделала, подбадривать, водить туда-сюда по тёмной сцене, освещённой лишь тремя гипнотически яркими лампочками рампы… и потом он, Огюст, стал показывать мне движения, напевать мелодию, под которую мне нужно было выходить… Я почувствовала себя опустошённой, оторванной от себя самой, захваченной в плен людьми, которые оспаривали меня друг у друга… Что за беда – принадлежать себе так мало!

Первая репетиция – кошмар! Я еще ни на что не дала согласия, а со мной уже обращались как с неодушевлённым предметом. Автор кричал мне: «Мадемуазель, снимите шляпу! Зрители должны видеть лицо». «Подними юбку, – кричал Огюст. – Зрители должны видеть движение ног!..»

А Виллет Колли, игравшая Фавна, увидев меня, заорала: «И это замена рыжей? Худая как палка». Она, словно демон, скакала по сцене в одном купальнике, упоённо танцевала – короткие волосы падали ей на лицо. Она тоже подхватила меня, как дохлого зверя, как сломанную лиану… О нет! Мне совсем не трудно было исполнять эту роль, с самой первой репетиции! Виллет Колли, которая должна была в конце пантомимы утаскивать юную рабыню, так грубо швыряла меня на пол, потом с таким убедительным триумфом волокла через сцену и, наконец, душила таким искусно страстным поцелуем, что я готова была разрыдаться, невольно умоляя о пощаде, – а это от меня и требовалось!

Дружок мой ликовал. От радости он даже забыл меня подбодрить, похвалить, зато другие забрасывали восторженными отзывами. А он, склонив набок голову, курил, очень мило прищурив глаз, чтобы в него не попал дым, и не вынимая сигарету из рта…

Двое суток я горела в этой геенне. Во что я превратилась?.. В то, чем всегда были эти самые актёры: вечно гримасничают, болтают, кричат, называют друг друга последними словами…

– Да, а минуту спустя осыпают друг друга комплиментами сверх всякой меры… Знаю, видела я их репетиции… Они безумно расходуют себя, раз по пятнадцать повторяют каждый жест, пока он не станет отточенным, чистым, не приобретёт блеск совершенства… Странная смесь истеричной деятельности и полусонной медлительной флегмы, пустого тщеславия, глупости и благородного упорства… Они хохочут над идиотским каламбуром, рыдают над испорченным париком, обедают когда придётся, временами спят… Они то ленивы, чувствительны, несдержанны, надуты как индюки, то вдруг самоотверженны…

– Да, да, Клодина! Точно! Портрет, что вы набросали, карикатурен, но очень похож…

Она замолкает, подбирает под себя озябшие ножки и застывает в позе цыганки, покорной судьбе: глаза опущены, на плече коса… Быстрее – я дёргаю ослабшую нить замечательной истории:

– А дальше, Анни? Как прошла премьера?

– Премьера?..

Она старательно подыскивает слова, выгнув брови дутой:

– На премьере всё было так же, как на репетиции.

– А как же публика? Страх? Успех?

– Публики я не видела, – отвечает она просто. – В зале было темно. Свет рампы ослеплял меня. Я только слышала, чувствовала горячее дыхание, незримое движение чего-то живого в чёрном провале… Голова у меня раскалывалась от усталости, от грима стянуло кожу, английского грима – розовый, как поросёночек, белый и перванш… А парик, Клодина! Представьте себе на моих и без того густых волосах ещё кудрявую рыжую гриву – этакая рыжая Саломея в кудельках… Нужно же было походить на ту англичанку, разрекламированную на афишах как дочь лорда… Собратья по сцене завопили от восторга, когда меня увидели, – но они такие легковозбудимые, Клодина, их буквально всё приводит в восторг… Туника из белого крепдешина, котурны и корзина с розами в дрожащих руках – вот и всё…

– Ну и как, Анни?

  26