Последние отзывы

  14  

Вообще-то он любил все, что делал: с удовольствием и интересом занимался наукой, с не меньшим рвением лечил пациентов. Каждая очередная победа приносила ни с чем не сравнимое удовлетворение, каждый излеченный больной доказывал, что его присутствие в этом мире не случайно.

Порой Уолтеру казалось, что его энергия неиссякаема. Но случалось и так, что хотелось забыть обо всех делах и дать себе передохнуть. Вот и в этот вечер он неожиданно ощутил страстное желание отвлечься мыслями от работы.

В дверь постучали, и в приоткрывшейся щели показалось хорошенькое личико Луизы.

— Мистер Уолтер, кофе готов, — сообщила она. — Принести его сейчас?

— Да, пожалуйста, — ответил Роберт, выключая компьютер. — Твой кофе просто волшебный, а мне как раз не мешает подкрепиться магией.

Луиза хихикнула и исчезла. А через минуту вернулась с чашечкой на миниатюрном керамическом подносе.

Глотнув бодрящего напитка, Роберт почувствовал прилив сил. Его губы, неизвестно отчего, растянулись в улыбке.

Сегодня к восьми вечера его ждали на ужин давние друзья родителей, семейство Хорс. Получив их приглашение три дня назад, он ответил, что очень занят и ничего не может обещать, поэтому имел полное право не являться к ним сегодня без всяких объяснений.

У четы Хорс было четверо дочерей. Две старшие давно вышли замуж и уже одарили мать с отцом внуками. Двадцатидвухлетняя Оливия — жизнерадостное, дерзкое смышленое создание — еще училась в колледже и доставляла родителям кучу проблем, посещая сомнительные заведения, общаясь с неформалами, молодежью непонятных для них убеждений и взглядов.

А Стелла, которой недавно исполнилось тридцать, работала библиотекарем и была полной противоположностью младшей сестры. Кроме работы, никуда не ходила, ни с кем не дружила, ничему не умела радоваться.

С ней Роберта давно мечтали свести старшие Хорсы. Когда он приходил к ним, непременно сажали рядом с ней, отпускали в их адрес шуточки, говорили намеками. Его эти ухищрения смешили, ведь Стелла никогда не вызывала в нем ничего, кроме тоски.

Он вспомнил вечно скучающее выражение ее физиономии, тонкие бесцветные губы, наряды блеклых оттенков и нелепых фасонов и передернулся.

— Нет, к Хорсам я определенно не пойду, — пробормотал он, потягиваясь.

Была среда. А ему почему-то казалось, что день сегодня какой-то особенный, даже не предвыходной, а предпраздничный. Работать не хотелось, душу грело предчувствие чего-то необыкновенного.

Он сделал еще глоток кофе, размышляя, чем вызвано его приподнятое настроение. И перед глазами возник образ Александры Вейн. Стройная, до умопомрачения статная, это она, да-да, именно она была виновницей странного состояния, в котором он сейчас пребывал. В ней поражало все — плавность каждого движения, манера говорить, держаться.

Роберт вспомнил их непродолжительный разговор о художниках и вновь расплылся в довольной улыбке. Беседовать на подобные темы ему удавалось лишь с теми из знакомых женщин, которых за глаза называют «синим чулком». Все же остальные, даже самые образованные и смышленые, как правило, не интересовались живописью.

Он попытался отчетливее представить лицо Александры, но не смог. Так часто случается: после первой встречи с человеком в памяти остается лишь общее впечатление о нем, лишь отдельные его черты. Единственное, что хорошо запомнилось Роберту, — это дымчато-серые глаза его новой знакомой. И застывшая в них печаль.

Что ее мучает? — подумал он, слегка морща лоб. Болезнь тети? Но у меня создалось впечатление, что дело не только в этом…

В груди липким студнем расползлось отвратительное ощущение — боль за женщину, которую он практически не знал. Обычно при виде чужого страдания с ним не происходило ничего подобного.

С первых дней учебы в Королевском медицинском колледже Лондона Роберт хорошо усвоил одну истину: врачи не должны принимать близко к сердцу несчастья пациентов. Их задача — рассматривать людские беды трезво и бесстрастно, только таким образом они могут без ущерба для собственного здоровья помогать нуждающимся в их помощи.

То же, что он сейчас испытывал, можно было смело назвать противоположностью бесстрастия. Его распирало от какого-то смешанного, сложного чувства — юношеской радости, стремления совершить что-то грандиозное и вместе с тем гнетущей неудовлетворенности собственным бездействием.

  14