264 
Прежде всего он отправился в Регию, небольшое святилище великих понтификов. Вошел один и с удовлетворением отметил, что там царит чистота. Нет паразитов, алтарь с тщанием вымыт, два лавровых деревца процветают. Прочитав краткую молитву, он вышел и направился в свою резиденцию — в Domus Publica. Прошел туда через собственный вход и закрыл дверь перед вздыхающей, что зрелище кончилось, но удовлетворенной толпой.
Как диктатор он имел право носить доспехи в пределах Рима, а его ликторы — топорики в фасциях. Когда их патрон исчез за дверью, эти парни добродушно кивнули толпе и побрели в свою коллегию на углу кливуса Орбия, чтобы там отдохнуть и, если выйдет, повеселиться.
Но для Цезаря формальности еще не кончились. В свой апрельский приезд он так и не удосужился побывать в Domus Publica. Как великому понтифику ему в этот раз было необходимо поприветствовать своих подопечных весталок, которые ждали его в большом храме, общем для обеих половин здания. О, куда ушло время? Встретившая его старшая весталка была почти ребенком, когда он отбывал в Галлию. Его мать, Аврелия, частенько поругивала ее за обжорство. А теперь Квинктилии двадцать два, и она — старшая весталка. Не похудела, все та же пышка, чье круглое простое лицо дышит добродушием и практичностью. Рядом — Юния, немного моложе и очень привлекательная. А вот и его черный дрозд, Корнелия Мерула… Как она выросла! Впрочем, чему тут дивиться, ведь ей восемнадцать. Позади всех — три малышки. Естественно, незнакомые. На взрослых весталках парадное облачение. Белые платья и белые вуали поверх семи обязательных скатанных из шерсти валиков, на груди — медальон. Булла. На девочках тоже белые платья, но вместо вуалей — венки из цветов.
— Добро пожаловать, Цезарь, — улыбаясь, приветствовала его Квинктилия.
— Как хорошо дома! — сказал он, ощутив желание крепко обнять ее, но понимая, что этого делать нельзя. — Юния и Корнелия, вы тоже выросли!
Они улыбнулись, кивнули.
— А кто же эти малышки?
— Лициния Теренция, дочь Марка Варрона Лукулла.
Да, вся в отца. Длинное лицо, серые глаза, каштановый цвет волос.
— Клавдия, дочь старшего сына Цензора.
Смуглая, симпатичная, сразу видно — из Клавдиев.
— Цецилия Метелла, из Капрариев.
Вспыльчивая, горячая и, конечно, гордячка.
— Фабия, Аррунция и Попиллия, их уже нет здесь! — поразился он. — Слишком долго я был в отлучке.
— Но мы поддерживали огонь в очаге Весты, — сказала Квинктилия.
— И поэтому Рим в безопасности. Благодарю.
Улыбаясь, он отпустил их и направился на свою половину тяжелого и большого строения. Без Аврелии будет трудненько, но придется перетерпеть.
Это было действительно трудно. Вскрики, слезы, но как же без слез? Все собрались: Евтих, Кардикса, Бургунд. Такие старые! Сколько кому? Тому семьдесят? Этой восемьдесят? Или наоборот? Впрочем, неважно. Главное, они так рады ему! О, тут и отпрыски Кардиксы с Бургундом! Некоторые уже седые! Но Бургунд никому не позволил снять с Цезаря плащ. И кирасу. И юбку pteryges. Цезарь едва отстоял право самому снять с себя ленту — знак империя.
Наконец он освободился и пошел искать жену. Та не вышла к нему. Ожидание — в ее манере. Терпеливая, как Пенелопа, ткущая собственный саван. Он нашел ее в гостиной Аврелии, где уже ничто не говорило о прежней хозяйке. Будучи босым, он подошел к ней тихо, как кошка. Она не услышала. Посиживала себе в кресле с жирным рыжим Феликсом на коленях. Сознавал ли он когда-нибудь, насколько она привлекательная? Кажется, не сознавал. Темные волосы, длинная шея, тонкие скулы, высокая грудь.
— Кальпурния! — выдохнул он.
Она мгновенно обернулась. Глаза огромные, черные.
— Мой господин, — сказала она.
— Цезарь, не господин.
Он наклонился поцеловать ее. Идеальное приветствие для жены, которая пробыла таковой всего несколько месяцев и потом не видела мужа в течение нескольких лет, — поцелуй страстный, признательный, обещающий большее. Цезарь сел в свободное кресло напротив и, улыбаясь, отвел прядь волос с ее лба. Дремлющий кот открыл один желтый глаз и перевернулся на спину, вытянув вверх все четыре лапы.
— Ты ему нравишься, — удивилась она.
— Я и должен ему нравиться. Я спас его от смерти.
— Ты никогда мне этого не говорил.
— Не говорил? Какой-то бродяга хотел его бросить в Тибр.
— Тогда мы с ним оба благодарим тебя, Цезарь.
264 
