Один

Иногда я не различаю, где жизнь, а где сон или сон во сне. Может быть, я проснусь, когда в горло вонзятся воображаемые клыки, или просто уплыву по эфирной реке, словно Прищур, Моргун и Дрема^[13]. Милый юный доктор приходил сегодня снова. Он хмурился, рассматривая мои вены. У него тоже есть средство, навевающее грезы. Я попросил его отменить сны, но он лишь улыбнулся. На миг померещилось, что передо мной Розмари.

Ах, Розмари. Она всегда рядом. И все же я записываю эту историю; не льщу себе надеждой, что Розмари не догадывается, но я вроде бы нашел способ на время отдаляться от нее. Понимаете? Думаю, понимаете. Это должно меня спасти. Потому что она скоро явится, я уверен. Явится, чтобы забрать меня с собой, как Элейн и остальных. Но я не пойду к ней. Нет. Лучше тьма. Лучше вечная тьма.

Еще один стакан виски – лекарство от снов.

Что я написал прошлой ночью? Я хотел рассказать вам о Роберте и о том, как он был обманут. Но вместо этого писал о своих снах, как будто их недостаточно, как будто необходимо умножить это безумие, преследующее меня всю жизнь. Знаете, я по-прежнему хожу на гранчестерское кладбище. Меня отпускают – думают, мне от этого легче. Я не ищу встреч с Розмари (вижу ее каждую ночь), но хочу убедиться, что она еще там. Если она вернется, я узнаю об этом. Конечно узнаю. Сейчас она не в силах творить зло. Наконец-то Розмари покоится с миром. Но иногда я вижу ее, чувствую, как она ворочается в темной глубине земли. Может быть, пожирает свой саван, как ведьмы былых времен. Но я верую в Бога; вера – ответ на все вопросы. Я говорю себе: когда Розмари придет ко мне, я отвернусь от нее и буду молиться.

Все, что мне нужно, это вера.

Может быть, именно вера спасла меня тогда. Я потерял голову от любви к Розмари, меня зачаровывало каждое ее движение. Не вините меня – я был глупцом, но она была так прекрасна! Она ослепляла, как солнце, как молния. Я помню нашу первую совместную трапезу: свет играл на ее огненных волосах, блики переливались вокруг лица подобно нимбу. Сначала я стеснялся и безмолвно взирал на нее поверх нетронутой тарелки, а она ела изящно, слегка по-кошачьи, откусывая мелкие кусочки. Ее зубы оставляли ровные полукружия на ломтике хлеба, а тихое позвякивание ложки о лучший фарфор миссис Браун становилось все отчетливее в тишине; так картинка увеличивается под лупой. Кажется, я в тот вечер не произнес ни слова. Просто смотрел, глупо улыбаясь и не осознавая, что она тоже смотрит на меня из-под скромно опущенных ресниц и все видит сквозь завесу притворства. Ничто не могло от нее ускользнуть. И никто – ни Роберт, ни я.

Она обратилась ко мне первой – через блюдо, на котором горкой лежали фрукты. Яблоки, персики, апельсины… Не во всех районах Кембриджа продукты продавали по карточкам, и миссис Браун гордилась тем, что кормит свою «молодежь» лучше, чем в самых дорогих ресторанах. Я потянулся к блюду, чтобы предложить его Розмари – как раз в тот миг, когда она сама протянула за ним руку. Мои пальцы неуклюже скользнули по ее изящной кисти. Я отдернул руку, краснея и извиняясь. Ее кожа была прохладной, как у ребенка.

– О, простите, мисс… – пробормотал я.

Розмари застенчиво улыбнулась и спросила:

– Вы ведь даже не знаете моего имени?

Я смутился еще больше и пролепетал что-то абсолютно неразборчивое.

– Меня зовут Розмари, – сказала она. – «Розмарин – это для воспоминания», помните?

– Прекрасное имя, – глупо промямлил я.

– А как вас зовут? – продолжала она. – Я не поблагодарила вас за то, что вы сделали, но все-таки откройте мне свое имя. – Ослепительная улыбка озарила комнату. – Быть может, вы Ланселот? – произнесла Розмари шутливо. – Или Галахад?

Я не особо умел флиртовать; точнее, совершенно не умел. И в ответ на ее шутку лишь покачал головой.

– Нет, я Холмс. Дэниел Холмс. – Мне потребовалось несколько мгновений, чтобы побороть смущение. – Очень рад. То есть…

– Розмари. Пожалуйста, зовите меня Розмари.

– Роз… Розмари… – Я выдавил нервный смешок.

– И мне уже лучше, – продолжала она. – Благодаря вам, Дэниел. Вы, должно быть, очень храбрый – сразу бросились на помощь, прыгнули в реку. Ведь вы совсем не знаете меня. Я могу оказаться кем угодно.

  25