92 
Я снова принялся трясти ее, на этот раз изо всех сил.
– Габриэль! – кричал я. – Ты меня понимаешь? Они отросли снова, и так будет происходить всякий раз, когда ты захочешь обрезать их. Ничего ужасного в этом нет. Ради самого дьявола, успокойся же наконец!
Я чувствовал, что сам сойду с ума, если она немедленно не успокоится. Меня уже колотило так же сильно, как и ее.
Она перестала кричать и теперь лишь тяжело дышала. Никогда в жизни, за все годы, прожитые рядом с ней в Оверни, я не видел ее в таком состоянии. Она безропотно позволила усадить себя на скамью. Прижав руки к вискам и медленно раскачиваясь взад и вперед, она старалась отдышаться и прийти в себя.
Я оглянулся вокруг в поисках ножниц, но у меня их не было. Маленькие золотые ножницы остались лежать на полу в нижнем склепе. И тогда я вытащил нож.
Закрыв лицо руками, она продолжала тихо всхлипывать.
– Ты хочешь, чтобы я снова обрезал их? – спросил я.
Она ничего не ответила.
– Послушай меня, Габриэль, – заговорил я и отнял руки от ее лица, – Если тебе так больше нравится, я обрежу твои волосы снова. Я буду обрезать и сжигать их каждую ночь. Вот и все.
Она неожиданно стала такой тихой и спокойной, что я даже растерялся, не зная, что делать дальше. Кровавые слезы оставили следы на ее лице и рубашке. Вся ее одежда была в крови.
– Ты хочешь, чтобы я их обрезал? – повторил я.
Она выглядела так, словно кто-то избил ее до крови. В широко раскрытых глазах застыло недоумение, а по гладким щекам тихо стекали кровавые слезы. Но постепенно поток их прекратился, и они высыхали, превращаясь в темную корку.
Отделанным кружевами носовым платком я нежно вытер ее лицо. Потом направился к вороху одежды, сшитой для меня в Париже и привезенной сюда, в башню.
Я снял с нее сюртук – при этом она не сделала ни одного движения, чтобы помочь или помешать мне. Расстегнул на ней рубашку.
Грудь ее была совершенной формы, и на ослепительной белизне выделялись лишь бледно-розовые маленькие соски.
Стараясь не смотреть на них, я быстро застегнул на ней чистую рубашку. Потом стал расчесывать ее волосы и делал это очень долго, не желая прикасаться к ним острым лезвием своего ножа. Когда они наконец укрыли ее ровной и длинной волной, я надел на Габриэль сюртук.
Я чувствовал, как к ней возвращаются силы и она вновь обретает присутствие духа. Казалось, она ничуть не стыдится того, что произошло, и меня это радовало. Она просто обдумывала все случившееся и размышляла, не произнося ни слова и не делая ни одного движения.
– Когда я был маленьким, – вновь заговорил я, – ты часто рассказывала мне о тех местах, где тебе пришлось побывать. Помнишь, ты показывала мне картины с видами Неаполя и Венеции? И старинные книги. У тебя были всякие вещицы, сувениры из Лондона, Санкт-Петербурга и других городов и стран, которые ты видела.
Она по-прежнему молчала.
– Я хочу отправиться туда вместе с тобой. Я тоже хочу их увидеть и пожить там. Более того, мы отправимся намного дальше и посетим те места, о которых при жизни я не смел и мечтать.
В лице ее что-то изменилось.
– Ты знал, что они отрастут снова? – шепотом спросила она.
– Нет… то есть да… то есть я не думал об этом… Мне следовало знать, что все произойдет именно так.
С совершенно безучастным выражением лица она еще долго не сводила с меня пристального взгляда.
– Неужели все это никогда… тебя… не пугало? – промолвила она, и голос ее был странно гортанным, совершенно незнакомым. – Неужели ничто… никогда… не могло тебя… остановить? – Ее полуоткрытый рот был прекрасен и выглядел совсем по-человечески.
– Не знаю, – беспомощно прошептал я в ответ. – Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Меня вдруг охватило смущение. Я снова заговорил о том, что готов обрезать ей волосы каждую ночь, а потом сжигать их. Все очень просто.
– Да, сжигать… – со вздохом согласилась она. – Иначе со временем они заполнят все помещения башни. Словно волосы сказочной Златовласки. Или как в той сказке о дочери мельника, которая по приказу злого карлика пряла золотые нити из соломы.
– Мы сочиним собственные сказки, любовь моя! Пойми, это лишний раз свидетельствует о том, что теперь тебя никто и ничто не сможет уничтожить. Все твои раны всегда будут заживать. Ты настоящая богиня!
– И богиня умирает от жажды.
Несколько часов спустя, обо всем уже позабыв, мы шли по заполненным толпами бульварам, держась за руки, словно двое влюбленных. Наши лица порозовели, а кожа была теплой.
92 
