Последние отзывы

  18  

— Я не думаю. Я знаю. В случае чего за клиентом всегда сохраняется право расторжения договора. Возврат остатка денег, за исключением 10%-ной компенсации, и мы свободны от взаимных обязательств.

— У вас был такой... — Вспомнился Вован с его “собакой”. — Ну, такой!., в камуфляже, крепкий... Я его у своего соседа видела.

— Извините. Мы не даем сведений личного характера о шутах, приобретенных другими заказчиками. Спросите у соседа: он расскажет вам все, что сочтет нужным. Кстати, Николай Афиногенович отзывался о вас наилучшим образом.

Шаповал не знала, кого имеет в виду Заоградин.

— А что, собственно, вас заинтересовало? Хотите выбрать аналогичный типаж?

— Н-нет... я просто...

Машинально она вновь открыла первую страницу, с карлой-бульдогом.

— Английский бульдог — очень умная, сообразительная собака. — В ровном голосе Мортимера, явно цитирующего какой-то справочник, отчетливо проскользнула ирония. — Любит детей, хороший друг и великолепный компаньон. Я угадал вашу ассоциацию?

Галина Борисовна улыбнулась и быстро пожалела об этом, потому что собеседник добавил:

— Вот видите, вы уже улыбаетесь. Почему же вы тогда отрицаете за другими право улыбаться, смеяться или даже хохотать, общаясь с Цицероном?

— С кем?!

Вместо ответа Заоградин указал на карлика:

— Между прочим, один из фаворитов. Опытнейший работник, идет нарасхват. Как говорится, “Beautiful in it's ugliness”; иначе “Очарование безобразия”. Случайного человека не разместят в самом начале рекламы, уж вы-то должны знать. Хотя, смею заметить, у нас не бывает случайных людей.

— А где вы подбираете кадры? В цирке? В театре?

— Профессиональная тайна. Смею вас заверить, научить шутовству нельзя. Хорошим шутом надо родиться. Масса людей прозябает в конторах и офисах, больницах и институтах, не сумев осознать своего призвания. Стесняясь его. Боясь позора. Кто-то однажды сказал им: “Прекрати паясничать!” — испортив жизнь навсегда. Теперь они видят позор там, где его нет, и не видят там, где позор подносится им на блюде, как хлеб-соль. А ведь могли бы... Увы. Вот из вас никогда не получится настоящей шутихи. Обиделись? Зря. Обратите внимание: вы сначала обиделись, а только потом сообразили, что с точки зрения здравого смысла я сказал вам комплимент.

Он был прав. Вспыхнувшая обида не имела под собой никаких оснований, рассеявшись еще быстрее, чем возникла, но осталось странное эхо. Отзвук, отголосок обиды. Никогда не получится. Вот ключевые слова. Настоящей. Ключевое слово второго порядка. Шутихи. И в слове последнем, остаточном, больше нет стыда. Напротив, оно звучит едва ли не заманчиво. Что ты здесь делаешь, дура? С этим альбомом, с этим вежливым, умным, деликатным господином Заоградиным?!

Ах да.

Подбираешь шута для Настьки.

Господи, вразуми!

— Кстати, о Паоло Веронезе. — Мортимер взял альбом из рук Шаповал и стал разглядывать работу резчика. — О нем говорили, что он принес дух венецианского карнавала в картины на библейские темы. И суровые отцы-инквизиторы выспрашивали художника, почему на картинах вокруг Христа и апостолов изображены “шуты, пьяные немцы, карлики и другие нелепости”. Знаете, что ответил им дерзкий Паоло? Ничего. Он смеялся.

— Откуда вы это знаете?

Заоградин прищурился, взвешивая альбом на ладони:

— Что именно? Что он смеялся, а не каялся? Знаю, Галина Борисовна. Знаю.

За окном, жаркий и пьяный, качался июльский бродяга-дождь.

Глава четвертая

“ЖИЗНЬ, ЕСЛИ ВЕРИТЬ СЛУХАМ, ПРОДОЛЖАЕТСЯ...”

Едва рассвет окрасил помойки окраины в нежно-розовые тона парной телятины, как центрифуга трудового подвига завертелась волчком.

Дверь, детище охран-концерна “Metal Storm”, выстреливала клиентов трескучими очередями, телефон схватил тепловой удар и начал опасно бредить, модем на пределе сил фильтровал базар, исторгая недопереваренные, дурно пахнущие письма; бухгалтерия учинила половецкие пляски на костях аудиторов, и временами палата дурдома “Ладушки” казалась тихой обителью счастья. Едва удалось одержать нелегкую победу в битве за урожай, собрав “зеленя” и полоснув конкурента-вредителя серпом по заказам, как в кабинет ввалились Первопечатник Федоров с “типа, графом” Рваное Очко. Отчаянно бранясь на эсперанто, они вырывали друг у друга из рук многострадальный листок бумаги, измаранный краской гуще, чем щеки сорванца — краденым из буфета вареньем. Визит предвещал локальный Армагеддон, но мы, как честные Третьи Лица, в конфликте не участвующие, обязаны дать разъяснения.

  18