4. «…на халтурных дрочилках…»

Каждый раз, как я меняю курс, я все больше и больше чувствую свою несостоятельность. Но академические курсы для меня — как мужчины: даже самые занимательные рано или поздно становятся совершенно неинтересными. Итак, Рождество прошло, и я опять одинокая женщина. Но смена курса — это еще не так плохо, как смена города или университета. И я пытаюсь уверить себя, что вот я учусь в Эдинбургском университете уже целый год — и это совсем неплохо. Сменить литературу на средства массовой информации и кино меня уговорила Лорен. Кино — это новая литература, сказала она, цитируя какой-то дурацкий журнал. Конечно, ответила я, люди теперь узнают обо всем не из книг, но и не из фильмов, а вообще из видеоигр. Если бы мы и вправду хотели держаться в струе, мы бы сейчас проводили время в зале игровых автоматов на Южной стороне и гоняли бы на космических корабликах в компании малокровных школьников-прогульщиков.

Но мне все равно нужно взять хоть какой-нибудь литературный курс, и я выбрала шотландскую литературу, потому что я англичанка, а «от противного» — это достаточный повод.

МакКлаймонт читает лекции всем этим придурковатым и патриотичным шотландцам (черт, а в прошлом году я была точно такой же, из-за какой-то там прапрабабки, которую я никогда не знала и которая как-то приехала на каникулы в Килмарнок или Дамбартон… ладно, проехали…). Очень явственно представляется музыкальное сопровождение — все эти волынки-мудянки на заднем плане, когда он втюхивает студентам свою националистскую пропаганду. И на хрена мне все это надо? Опять идея Лорен, она считает, что этот курс легче сдавать.

Жвачка у меня во рту приобретает металлический привкус, и даже усилие, необходимое для жевания, причиняет мне боль. Я вынимаю жвачку и прилепляю ее под парту. Ужасно хочется есть. Вчера я заработала целых две сотни фунтов на халтурных дрочилках. Одна из моих служебных обязанностей — дрочить мужикам под полотенцем. Эти жирные красные морды — они пожирают тебя глазами, а ты смотришь сквозь них и пытаешься вытянуть из них, чего им хочется: холодную жестокую суку или нимфетку с наивными глазками. Да все что угодно. Это все так далеко, так не важно, это мне напоминает, как мы с моим братом накручивали нашего пса Монти, а потом наблюдали, как он пытается кончить об диван.

Я размышляю о том, что это противоестественно — стремиться делать работу хорошо, когда вся работа заключается в том, чтобы дрочить посторонним мужикам. Я размышляю о членах, которые побывали у меня в руках, и скоро МакКлаймонт заканчивает. У Лорен есть все лекции про шотландскую диаспору; Росс, американское чмо, сидит перед нами и покрывает страницы сказками о жестокости и несправедливости англичан. Когда я выхожу, МакКлаймонт ловит мой взгляд. Такая совиная рожа. Глупая-глупая. Я не знаю, что думают орнитологи, но настоящие птичники, сокольничий, все, как один, скажут, что совы — ни разу не мудрые. Наоборот, это самые глупые птицы.

— Мисс Фуллер-Смит, можно вас на минуточку, — чопорно произносит он.

Я оборачиваюсь к нему и убираю прядь волос с лица за ухо. Мало кто из мужиков устоит перед таким призывом: невинное предложение. Это как откинуть свадебную вуаль, открыться перед человеком. МакКлаймонт — циничный старый алкаш, стало быть, изначально запрограммированный на то, чтобы прореагировать должным образом. Я стою слишком близко к нему. Это всегда хорошо работает с застенчивыми по природе, но хищными мужиками. Сработало и с Колином. Чертовски хорошо сработало.

  11