очень нудно 
215 
— Pauvre, pauvre Francoise, — говорю я неподвижной фигуре, убранной в бинты и гипс. Где-то там. внутри всего этого — Бегби.
Он, блядь, безнадежен. Я смотрю его карту.
— Все довольно хреново, Френк. Сестра сказала: «Он очень плох, ему, чтобы выкарабкаться, нужна небывалая воля к жизни». А я ей ответил: «Френк — настоящий боец».
Я смотрю на этот прозрачный мешочек, из которого плазма течет по трубке прямо Бегби в вену. Как же я раньше-то не догадался. Надо было нассать в бутылку из-под молока и подсоединить ее к этой трубке. Вместо этого я беру маркер и пишу у него на гипсе в стиле граффити, продолжая говорить:
— Он опять меня сделал, Френк. Я снова все проебал, забыл важный урок: никогда не возвращайся. Двигайся только вперед. Надо двигаться только вперед, или закончишь как… ну, вот как ты, Френк. Знаешь, как я безумно рад, что ты теперь вот такой, Франко. Всегда приятно осознавать, что есть кто-то, какой-нить печальный уебок, которому хуже, чем тебе, — улыбаюсь я, любуясь плодами своего труда:
ПИДОР ГНОЙНЫЙ
— Помнишь, как мы с тобой познакомились, Френк, когда ты впервые со мной заговорил? Я помню. Я тихо-мирно играл в футбол на Линке с Томми и еще там с ребятами из микрорайона. Потом заявились вы. Ну, ты там был, Рент и Урод. Мы тогда еще в младших классах учились. Это было на выходных после того, как «Ювентус» побил «Хибсов» 4:2 на Истер-роуд. Альтафани сделал хеттрик [21] на чужом поле. Ты подошел ко мне и спросил, уж не итальяшка ли я. Я ответил, что я шотландец. И тут Томми, честно пытаясь помочь, говорит: «У него только мама итальянка, да, Саймон?»
Ты схватил меня за волосы и намотал их на руку, сказал что-то типа «по шотландским правилам, блядь» и «вот что мы делаем с маленькими ублюдками-макаронниками», потащил меня за собой по улице, крича мне в лицо «обосрались на войне», и все в таком духе. Я пытался вопить, что я за «Хибсов», я за них всегда болею, как я с ума сходил, когда Стэнтон вывел нас вперед 2:1. Но все было бесполезно, мне пришлось терпеть твои тупые, хулиганские выходки до тех пор, пока тебе не стало скучно и ты не выбрал себе другую жертву. А ты помнишь, кто тебя тогда подзуживал, поощрял тебя быть таким нехорошим ублюдком, и жестокость сверкала в его глазах? Ага, улыбочка мудака Рентона была шириной с док Виктории.
Но Франко просто лежит, его кривой рот крепко сжат.
— Все так хорошо начиналось, Френк. С тобой когда-нибудь было такое, Франко? Вот ты чувствуешь, что ты играешь свою игру, что ты рулишь, а потом какие-то пидоры наебывают тебя по полной программе? Потому что, Франко, должны же быть хоть какие-то правила, нах. Даже ты бы так не поступил со своими. И я бы так не поступил. Потому что своих не кидают. Если ты занимаешься настоящим делом, то есть реальным бизнесом, тут без доверия не обойтись. Да, я тоже играю в игры, Франк; тебе этого никогда не понять, но я больше воин, чем ты. Я верю в классовую войну. Я верю в битву полов. Я верю в свой клан. Я верю в праведный, справедливый и интеллигентный рабочий класс против серой, безмозглой, бездушной буржуазии. Я верю в панк-рок. В «Northen Soul». В эйсид хаус. В молодежь. В рок-н-ролл. И еще я верю, что порядочность выше коммерции. В рэп и хип-хоп. Это и есть мой манифест, Франко. А ты вот никак не соответствуешь положениям этого манифеста. Да, твои преступные инстинкты достойны всяческого восхищения, но меня как-то не трогает психически неуравновешенный криминалитет. Их тупые банальности обижают мой тонкий вкус. А вот Рентой… я думал, что Рентой разделяет мое мировоззрение, мою панковскую точку зрения. Но что он такое? Растяпа Мерфи, пусть даже и башковитый растяпа, но при полном отсутствии моральных устоев.
Мне интересно, слышит меня этот козел или нет. Скорее всего не слышит. Врачи говорят, что он вряд ли очнется. А если даже и очнется, то останется полным овощем.
— Я очень расстроен, Френк. Знаешь, на сколько он меня нагрел, этот мудила? Я тебе по-простому скажу: шестьдесят с лишним кусков, блядь. Да, по сравнению с этой суммой, твои три тысячи — это так, тьфу. Но деньги даже не главное. Да он забрал мои деньги. Но он забрал и мою мечту, Френк. Понимаешь? До тебя дошло? Ау? Тук-тук. Есть кто дома? Нет. Похоже, что нет.
Алекс МакЛейш?
В дисциплинарном журнале мальчика Бегби сплошные неуды, в общем, все очень печально, и вряд ли кто-то захочет иметь с ним дело.
Я уверен, что все мало-мальски разумные люди подпишутся под этими мудрыми замечаниями Алекса, и, если совсем уже начистоту, я бы пошел еще дальше: я бы обвинил Френсиса Бегби в нечестной игре. И раз уж мы заговорили о Френке, давайте послушаем еще одного знаменитого Френка из Лейта. Фрэнк Саузи?
Эта… все правильно ты говоришь. Монсеньор Бегби, конечно, боец, но невменяемый совершенно. Хотя, если отнять у него агрессию, это будет уже не он.
Я продолжаю расписывать маркером гипс Франко.
Я love СОСАТЬ ХУЙ
— Но я помогал этому мудаку Рентону. Я к нему не подпускал тебя. Почему? Может быть, из-за того раза в Лондоне, когда ты впал в бешенство и обвинил меня в том, что я с ним заодно. Ты меня ударил и сломал мне зуб. Ты меня изуродовал. Пришлось ставить коронку. И ведь потом даже не извинился. Но я был охуенно не прав, что берег его от тебя. Этого больше не повторится. Я найду его, Френк, и клянусь тебе, если ты сможешь выйти из этой комы и полностью восстановиться, ты будешь первым, кто узнает о том, где он прячется.
Я наклоняюсь над этим овощем и говорю:
— Поправляйся быстрее… Франко, нищий духом. Всегда хотел назвать тебя так в лицо… — И у меня сердце едва не выпрыгивает из груди, когда что-то хватает меня за запястье. Я опускаю глаза — и это его рука, зажала меня, как клещами. Я поднимаю взгляд, и глаза у него открыты, и они так и пышут злобой, и глядят прямо мне в душу, больную, израненную…
215 
