Лёгкий, ненавязчивый романчик 
78 
И увидел: сошла радость с Друцева лица. Мартовским снегом в низинке оплыла. Будто не о княжне, умом скорбной, Федька рому напомнил – о беде-вине, о грехе-проступке.
– Я… Федька, я же хотел, как лучше…
Ничего не понял Федор. Все хотят, как лучше. Крестник мажий в Закон вышел, а крестный сперва песни тянет, будто кота за хвост, потом ерунду порет. Интересно, это у всех так, или Федору Сохачу пуще других свезло?
Ладно, после разберемся. Еще и спасибо скажем, в пояс поклонимся: за науку отдельно, за княжну отдельно. Знает Федор – не случись рядом Дуфуньки, когда он, парнишка-раскрасавец, в Закон брякнулся, неизвестно еще, как бы Тамара это дело в одиночку пережила.
Встал, мимо Друца к княжне двинулся.
Улыбку по дороге примерил наскоро: не морщит? складками не собирается?
– Тамара Шалвовна! Пора домой! Тетушка Хорешан, небось, волнуется…
Нет ответа.
Одни сверчки за упокой голосят.
– Федька… не трожь ты ее, ради Бога…
Рука княжны оказалась ледяной. Словно камень-голыш на дне омута ухватил. Глубокого омута, тихого, доверху полного чертей. Вот явись сейчас мраморный дог Трисмегист, оближи хозяйке пальцы – придется собачий язык с кровью отдирать.
Примерзнет.
– Господи, Друц! Что у вас тут?.. что с вами стряслось?!
Молчит ром.
Взгляд под брови косматые прячет.
– Понимаешь, Федька… я за тобой хотел… а она… Понимаешь?
И опять ничего не понимает Федька. Ничегошеньки. Кроме одного: он, Федор Сохач, теперь – маг в Законе. Отныне; навсегда. Не Валет, не Король – карта чистая, безмастная. Кипит в Федьке сила-уменье. Свое ли, чужое? правду говорил Дух? врал? какая сейчас разница?!
Окаменел Федор пред Тамарой идолом всевластным; глазами в глаза потянулся. Где б ни была ты, княжна, в каких бы безднах ни тонула – вытащу в жизнь новую. Блином по сковороде раскатаюсь, а вытащу. Жалко ведь девку; смертной жалостью жалко. Вот… вот уже… вот…
Без причины вспомнилось: как на таежной вырубке лесину сам-друг поднимал, как потом скрюченным в три погибели отлеживался.
Вспомнилось, а следом за памятью и причина явилась.
Тянись, Федька, тянись! подымай! спасай! да бойся – душа пуп надорвет… Все твое кипенье в пар вышло; хочешь ты на червонец, а не можешь ровным счетом ни на грош медный.
Одно бульканье.
– Прекрати! – это Друц. Сразу понял, оглушил криком; вернул обратно. – Брось, дубина! Оставь!
Сзади клещом вцепился, оттащил. Откуда и сила взялась, у старого? усталого?! откуда?!
– Ты ее в коляску сажай, Федька. В коляску. Я тебе по дороге… я тебе…
– В коляску, – вдруг сказала княжна Тамара. – Феденька, это вы?.. я домой хочу, Феденька… сгорело там все, дотла. Поехали домой, хорошо?
…рядом истово, неумело крестился Друц.
Через плечо оглядывался: туда, где у края дороги, крестом раскинув руки, счастливо улыбался мертвым лицом Девятка Пиковая, неудачливый ром-лошадник.
* * *
В коляске княжна сразу заснула. Только вздрагивала во сне, стонала тихонько, и вновь замирала, упав головой Федору на плечо. Выбившаяся прядь щекотала мочку уха; хотелось убрать, поправить, да страх разбирал.
Еще проснется.
– Ты теперь в Законе, Федька, – не оборачиваясь, бросил Друц. – Понимать должен: где соколом, где вороной. Ученик тебе нужен. Крестник. Иначе – гнилой фарт. Сгоришь без толку, и вся недолга. Теперь что ты с Акулиной, что я с Княгиней – отрезанный ломоть. На неделю, а то и на две – никаких финтов. Захочешь – не выйдет.
– Почему?
– Потому. Ну представь ты, дурья башка: вышел крестник в Закон, а ни для него, ни для крестного под рукой новых учеников нет! Или есть, но к ним ехать надо, или их к себе везти… А на себя финт завяжешь – пропадешь. Вот и не дано нам силы после выхода. Неделю, две – наверняка. Иногда больше. Чтоб было время до нового крестника дотянуться.
– Ты б мне раньше это сказал, – Федор чувствовал, что обижает рома, но говорилось само, не остановить. – После драки мы все умные. Легко тебе…
Все время хотелось оглянуться. Позади, за спиной, чего-то недоставало. Будто крылья были, да сплыли. Или хвост ящеричий оторвался. Но оборачиваться не получалось: стыдно.
Дурак ты, Федор.
И Друца зря обидел.
– Мне легко, – согласился ром. – Мне легко, Федька. Меня крестный за месяц предупредил. Как почуял, что выход близок, так и предупредил. И что там будет, и что тут станет. Ты прости меня, Федька, и Княгиню прости, если сможешь… Нюх у нас отбило. Думали: вам еще с полгода в крестниках кантоваться. А если бы раньше положенного начать объяснять… Сорвать это дело можно. Как беременность срывают. Никак нам нельзя было раньше, Федька… прости…
78 
