Лёгкий, ненавязчивый романчик 
76 
Осекся он.
Отвернулся.
– Кто ж нас учить-то возьмется? По-старинке? Уж не ты ли?
– Я? может, и я.
– Так тебя ведь и нет на самом деле!
– Есть. Пока живете на свете вы, буду жить и я. В вас самих, во всех, что до вас были, и будут – пока существует Договор, начертанный некогда МОЕЙ рукой! Так что я – есть.
– Ты б, приятель… не богохульствовал бы ты! – скривился Федор. – "Аз Есмь", понимаешь! Как же ты учить нас станешь? Здесь оставишь, на веки вечные?
– Найду – как. Во сне являться буду, – видимо, устав стоять, Дух уселся прямо на землю, на раздавленные хлебные крошки, недоклеванные давно улетевшими воробьями.
– И что, если по-старому учить – бОльшему научимся? Или быстрее выйдет? Сколько лет еще потратить придется?
– Всю жизнь. А такими, как вы сейчас, вам больше не стать. Никогда. Таланта у вас обоих к магии нет, уж это-то я вижу!
– А к чему?! к чему есть?!
Сердце прямо-таки взбесилось! колотится и колотится! Вдруг ответит – я тогда сразу и узнаю, и побегу за своим талантом со всех ног!
– Не скажу.
– Не знаешь?
– Какая разница: знаю, не знаю? Не скажу – и все. Сами ищите.
– Ошибся я, Дух…
Феденька присел на корточки напротив Духа, и вид у моего мужа такой, будто примеривается он по-новой: Духу – в ухо! Хоть и знает, что самому же больнее будет – а, того гляди, не удержится.
– Ошибся. Не прокурор ты; не обер-старец. Купец ты. Шиш без масла продаешь, да впридачу кота в мешке. Все тебе отдай и к тебе же в науку иди. И быть нам в той науке, как в сказке, тридцать лет и три года, ночей не спать, тебя слушать да на ус мотать – чтобы недоучками остаться? Пойди туда, не знаю куда, за семь верст киселя хлебать, найди то, не знаю что, лови журавля в небе – который, может, и не журавль вовсе, а ворона драная! Ищите себя, детки, талант свой, призваньице! – а на кой он нам, свой, когда чужого навалом?! когда синицы в руках с лихвой хватит?! Если б ты нам хоть горы золотые посулил, или силу, побольше нынешней – тогда еще понятно, ради чего!
"Ради себя… ради…" – шепчет Дух, обхватив голову ладонями, но Феденька его не слушает; и правильно делает.
– …а так – зачем?! Нет, спасибо, что врать не стал, не наобещал с три короба; за правду – спасибо. Но только не для нас твоя правда. Так, Акулинушка?
– Так, Феденька! – в первый раз, как сюда попали, получилось усмехнуться по-настоящему, без горечи, без издевки. – Все так, милый, все ты верно сказал.
– Жаль, – словно судорога Духу губы свела; отвернулся. Как в самом начале: сидит спиной к нам, лысина бисеринками пота поблескивает; только… изменился он. Раньше, хоть и спиной сидел, а все равно – ждал.
Теперь не ждет уже.
Умолкли воробьи, и кузнечики в траве притихли; солнце за тучу спряталось: вроде бы, жара спасть должна – ан нет, вместо жары духота навалилась, словно перед грозой. Замерло все в ожидании, ни былинка не шелохнется, ни единый листочек. Воздух вязким стал; кисель, не воздух. И фигуры паутинные застыли призраками безмолвными, мумиями спеленутыми, престарелыми младенцами, заспиртованными в банках, в музее, под стеклом.
Страшно мне сделалось. Сама не заметила, как возле Феденьки оказалась, вцепилась в него, будто в опору последнюю – тут Дух и обернулся.
Улыбался Дух Закона. Странно улыбался, дико: без злорадства, без веселья, без грусти… Отстраненно. Вроде как должен улыбаться – вот и улыбается. А сам тем временем разное думает.
– Не смею вас больше задерживать, молодые люди. Испытание вы прошли, выбор сделали. Молодцы; умницы. Заслужили напоследок подарок от меня. За упорство ваше.
Ох, и не понравились мне те слова! Сразу Крым вспомнился, Севастополь, "Пятый Вавилон" – и ротмистр рехнувшийся. Как выкрикивал он Федору, пока остатки разума не потерял: "…будешь ты самый последний съеден, когда я разделаюсь с прочими; вот мой подарок! Вот! Вот!.."
– Спасибо, не стоит! Мы лучше пойдем…
– Пойдете, пойдете, айн момент! – и пойдете. А от подарка не спешите отказываться. Раньше принимали, примите и сейчас. Куда вам от моих подарков деваться, вы теперь – в Законе, а я – в вас, и поболе, чем в других… Значит, слушайте и смотрите.
Куда смотреть, Дух не сказал, а мы не спросили, потому что Федька вдруг разжал свой кулачище и уставился на чистую карту.
Нашу карту, одну на двоих, из травы поднятую.
Судьбу нашу.
И я уставилась.
Поначалу мастями безмастная карта пошла, черно-красным фейерверком. Завертелись на атласе пики-трефы-бубны-черви, будто стеклышки цветные в детском калейдоскопе. То в Туза вихрь сложится, то в Даму, то в Короля, то в Валета, то в Шута-Джокера… После лица чьи-то мелькнули – я даже разобрать не успела, чьи. А дальше прояснилась карта, глубиной налилась, вроде зеркала.
76 
