Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
38 
За спиной гостя маячила черная тень, беззвучно смеясь.
Матрос замер, боясь пошевельнуться. В каюте, кроме него, спали еще двое из команды. Они перестали храпеть и пускать ветры, но просыпаться и не думали. Лишь застонал толстяк Луиджи: «Не надо! Прошу вас…» – и смолк, тяжело дыша. Паоло не хотел и думать, что могло испугать толстяка, затевавшего драки в каждой таверне.
– Ты хочешь его съесть? – спросил виконт.
– К-кого? – выдохнул Паоло.
– Я знаю, ты голоден. Смотри, это вкусно…
Д'Алюмен поднес распятье ко рту и откусил основание креста. Он жевал дерево, как коржик, смачно похрустывая. Немой хохот тени служил аккомпанементом этой чудовищной трапезе. Христос рыдал, как младенец, предчувствуя близкую гибель.
– Если ты не съешь хоть кусочек, твой бог не воскреснет, – предупредил виконт. – Тебе оставить ребрышко? Окорок? Филейную часть?
«Богохульник! – едва не крикнул Паоло. – Я убью тебя!»
Вместо этого он шепнул, подражая толстяку Луиджи:
– Н-не надо… прошу вас…
– Значит, ты еще недостаточно голоден, – заключил д'Алюмен, свободной рукой откидывая назад волосы, сотканные из бури. – Хорошо, я милосерден. Я приду завтра. Смотри, дружок, проголодайся как следует…
Гость стал оплывать, будто огарок свечи. Мерцающий воск смешался со слезами Спасителя, впитываясь в деревянный пол. Черная тень отступила на шаг, растворяясь во мраке, и матрос Паоло Ровере услышал дивный баритон:
- Кругом вода, одна вода,
- Но сухо на борту,
- Кругом вода, одна вода –
- Ни капли нет во рту.
- Мой Бог, как пусто в глубине! –
- Там только гниль и слизь,
- И твари скользкие наверх
- Оттуда поднялись…[13]
Проваливаясь в горячечный бред, продлившийся до утра, Паоло еще не знал, что все время будет слышать эту песню, похожую на пророчество ведьмы:
- Все та же жуть сдавила грудь,
- Я поглядел назад:
- О Боже правый! Мертвецы
- Пред мачтою стоят!
- И руки подняты у всех,
- Прямые, как мечи,
- И полыхают руки те,
- Как факелы в ночи…
3
– Вы не поверите, – сказал Андерс Эрстед, – но мне стыдно.
Полковник выглядел не лучшим образом. Простуда сделала то, чего не удавалось тяготам и лишениям дальних дорог. Сейчас Эрстеду легко можно было дать все его пятьдесят с хвостиком. Из носу текло, глаза покраснели и слезились; он гулко чихал, пугая чаек, и утирался клетчатым платком.
Казалось, вчерашний шторм, часть которого «Клоринде» удалось пересидеть в бухте близ Виго, в пестрой компании рыболовецких суденышек, потрепал Эрстеда больше, чем шхуну.
– У вас нет причин стыдиться, Андерс, – возразил князь.
– О, я стыжусь не за себя, друзья мои! – полковник еще раз чихнул. – Что есть насморк перед бессилием цивилизации? Капризы ветра, волнение моря – и вот мы, венцы творения, вынуждены сперва бежать, а там и прятаться. Ну почему Карно такой упрямец? Раскрой он карты, в его распоряжении были бы лучшие умы и лучшие механики! А мы бы, вооружась новым двигателем, истинным Механизмом Пространства, летели бы, опережая бурю, и смеялись над штормами. Морские змеи утопились бы от горя, глядя на нас…
– Вы преувеличиваете, – пафос спутника вызвал улыбку на бледных губах князя. Чувствовалось, что он уважает веру Эрстеда в могущество науки, как уважал бы любую другую веру, но разделяет ее не до конца. – Во-первых, Карно не такой уж упрямец. Он просто индивидуалист, как большинство умников, и патриот, как большинство выпускников лицея Карла Великого. Одно, помноженное на другое, дает ужасающие результаты. И государство беззастенчиво пользуется сей математикой. Уж поверьте – мы, поляки, знаем в этом толк…
– Во-первых? Значит, есть еще и во-вторых?
– Есть. Я не знаю, в чем соль открытия Карно. Допустим, это нечто сногсшибательное. Паровые двигатели сдохнут от зависти, узнав про французский феномен. Но шторм есть шторм, и смеяться над ним – опасно.
– В штормах вы тоже разбираетесь, как поляк? – рискнул сострить Огюст.
Князь остался серьезен.
– Нет. Как поляк, я разбираюсь в опасностях.
– Например?
– Например, в тех, к которым приводит излишне развитое чувство юмора.
Прикусив язык, Огюст сделал вид, что любуется красотами Атлантики. Меньше всего он хотел бы обострять отношения с Волмонтовичем. Князь недолюбливал молодого человека с первого дня знакомства. И каждую минуту был начеку, подозревая: вот-вот Шевалье кинется душить полковника Эрстеда, рыча диким зверем.
38 
