Сначала, вроде бы ничего, но потом стало скучно, ггероиня оказалась какой-то противной... 
91 
– Сглазить хотела, воровка?! Ну так мой кулак любой глаз отведет!
– Э, за рыбу деньги, да тут их целый табор!
За что?! Я ему – "Доброго утречка!" – а он?!
Слезы мигом на глаза навернулись. Не от боли – от обиды. Хочу встать – а руки-ноги совсем чужие стали, не слушаются, хоть плачь! Я и плачу…
– Поворачивай оглобли, приблуды черномазые! Ишь, за рыбу деньги, повадились!
– Вали!
– Еще и лярву с проспекта за собой волокут…
Хрясь!
Это где-то надо мной, наверху.
В небе.
Сапоги на миг исчезают, точно по волшебству – и бархат пыли взрывается густым облаком. В облаке вновь возникают сапоги; вернее, не сами сапоги, а их подошвы. Что за чудеса?!
Сама не заметила, как на ноги взлетела.
Рядом Федюньша стоит, хмурится пуще обычного, кулачище свой потирает; по дороге к нам Рашелька с Друцем спешат – отстали, видать, о чем-то своем разговаривали.
Рыбак тем временем подниматься начал, за скулу держится. Пусть еще спасибо скажет, что Сохач ее напрочь не своротил, скулу-то! Нечего руки распускать!
– Ну, это ты, парень, зря! Так бы просто ребра посчитали, а так – за рыбу деньги…
– Полный зарезец вам всем выходит! – скалится другой, кудрявый, сам на рома больше Друца похожий. И нож складной достает. Ой, мамочки, да не нож – целый ножище! Таким человека насквозь проткнуть можно!
Глядь: и у остальных ножи в руках!
– Ой, вороний грай, перья врастопырку… – это дядька Друц подоспел. Федюньшу плечом оттер, меня за спину перекинул. – Перья врастопырку, красные глаза…
Вот сейчас он их всех в крыс ка-ак превратит! А после каблуком, каблуком! И Княгиня уже рядом, глазищи сверкают, словно у тигрицы лютой (я в зоосаде харьковском видела – ужас!). Того и гляди, огниды горючие из глаз посыплются, пожгут рыбаков напрочь! Ой, что будет!..
– Песни поешь, бродяга? Гляди, допоешься, печенка лопнет!..
Дальше я визжать стала. На всякий случай, заранее – вдруг потом не поспею. А рядом как свистнет пулей, как бахнет из ружья невидимого! Я дивлюсь: оно ведь обычно сперва бахает, а потом свистит – я дивлюсь, аж визжать забыла, рыбак ближний орет благим матом, за руку держится, нож его в трех шагах на гальке валяется… Не иначе, колдовством его дядя Друц приложил, силой мажьей!
Тут я колдовство воочию и увидала. Кнут у Друца с собой был. Плетеный такой, из кожи, тяжелый. Вот он этим кнутом и принялся ворожить рыбакам.
Глазом моргнуть не успела: все кончилось. Один за рожу схватился, кровь унять пытается, двое, как сговорились, левой рукой правую баюкают – а последыш пятится вдоль берега, нож складывает, ладошку порезал, глазенки рыбьи, круглые. Он-то пятится, а дядя Друц на него идет. Отступает рыбак, отступает – и натыкается на тетку какую-то. Я и сама не заметила, откуда та тетка на дороге появилась.
Стоит, в шаль серую кутается; смотрит на наши безобразия.
Рыбак на нее наткнулся – аж подпрыгнул; разворачивается – и тут ему тетка что-то сказала. Тихо так, и не расслышать, что. Рыбак вдруг закивал быстро-быстро, нож за голенище сует – а руки дрожат, не слушаются.
Спрятал-таки.
Бочком-бочком обошел Друца – и ну своим приятелям бары растабаривать. Пошептались они, почесали в затылках, и как ветром рыбаков сдуло.
Даже ножи подбирать не стали.
А тетка тем временем к нам подходит, улыбается. Гречанка. Черная, тощая. Рашельки нашей чуток постарше будет: лет на пять-шесть. Из всего лица только сразу и запомнилось: клюв хищный вместо носа. Да еще глаза – капель смоляная, и будто в самую душу тебе заглядывают!
– Идемте, – говорит. – Туз вас ждет. Я встретить вышла.
И мы пошли. За ней.
Балаклава ихняя совсем близехонько оказалась, за поворотом. Только опять в гору брести пришлось. Но это ничего – добрались уже, почитай.
Иду. Еле ноги переставляю, о рыбаках тех злющих уж и думать забыла. Одно в голове: дойду – и упаду! Хоть посреди двора, если больше негде будет. Они там пущай о чем угодно разговаривают, с Тузом своим – а я спать буду. Сил нет никаких.
Тут меня за плечо трогают. Оборачиваюсь: дядька Друц. Ой, а я ж им с Федюньшей даже «спасибо» не сказала! Только рот открыла – а дядька Друц меня опередил. Едва ли не впервые в жизни. Это потому что сонная я.
– В другой раз, – объясняет, – не спрашивай у рыбаков, куда идут. Особенно поутру, когда они на промысел собираются. Это у них дурной приметой считается, хуже сглаза. Бьют за это. Смертным боем.
Ну вот! Ведала бы, где споткнешься…
91 
