Прочитал почти все книги про пиранью, Мазура, рассказы отличные и хотелось бы ещё, я знаю их там... 
очень нудно 
65 
Вставай, герой…
В углу зашевелился незнакомец, высвобождая девочек. Пиджак на плече его был разорван, ткань набухла красным.
– Дети живы, – сказал он, поймав взгляд телепата.
Гюйс не столько услышал ответ, сколько прочитал по губам.
– Скунс, Гюйс, отзовитесь! – забился в коммуникаторе встревоженный голос Паука. – Что у вас происходит?
Он давно нас вызывает, понял Гюйс. Если, конечно, пригоршня секунд – или сколько там прошло? – это «давно».
– У нас был взрыв. Похоже, смертник…
– Биометрия. «Мертвая рука». Потери есть?
– Часть заложников жива. Я тоже.
– Часть? Почему только часть?! Что с доктором?
– Здесь не все. Я ничего не знаю про остальных.
– Понятно. Заложники – это хорошо.
– Скунс…
– За Скунса не беспокойся.
Молчание Гюйса было красноречивей всех бранных каскадов, услышанных им от Паука за эти дни. Значит, за Скунса можно не беспокоиться? Волоча ноги, он двинулся к проему и увидел, как снаружи что-то шевельнулось. Не веря своим глазам, Гюйс шагнул ближе. С пола медленно поднималась неуклюжая пародия на человека. Клочья уникомба топорщились, как обшивка истребителя, пораженного ракетой. Ноги и руки двигались невпопад, рывками, словно у искалеченного механизма или насекомого. Это встало, повернулось к Гюйсу…
Гюйс подавился криком.
Грудь и живот Скунса взрыв превратил в кашу. В гуще что-то копошилось, перетекало, вспучивалось и опадало, меняя цвет и пульсируя. Раны, от которых человек скончался бы на месте, затягивались пленкой; края сходились, липли друг к другу…
– Хорош пялиться, – сказал Скунс. – Давай, лечи пацанок. А я найду Грушу и остальных.
Он развернулся и пошел прочь.
КОНТРАПУНКТ
РЕГИНА ВАН ФРАССЕН ПО ПРОЗВИЩУ ХИМЕРА
(из дневников)
Все девчонки «Лебедя» были влюблены в Фердинанда Гюйса. Безнадежно и безответно – он ничего себе не позволял с воспитанницами интерната. Только с преподавательницами, а чаще – на стороне. И каждая «лебедушка», помнится, завидовала мне до умопомрачения. После возвращения с Террафимы, когда меня выхаживал доктор Клайзенау, Гюйс проводил со мной всё свободное время. Сейчас, много лет спустя, в должной мере оценив, какой же он все-таки бабник, я понимаю, чего ему это стоило. Сколько прелестных ножек прошло мимо! Сколько золотых рыбок сорвалось с крючка! А он часами сидел с капризной соплюшкой. Рассказывал, читал вслух; приносил кристаллы с фильмами.
И – постоянный ментальный контакт.
Как лечат ожоги? Анальгетики, противостолбнячная блокада, удаление отслоившегося эпидермиса. Надсечение пузырей для выхода жидкости. Наносеребряные гидрогели. Давящие эласт-компрессы для профилактики келоидных рубцов. Это если ожог не слишком тяжелый. В противном случае всё усложняется – стресспротекторы, адаптогены, гемокоррекция, внутривенное облучение крови, плазмаферез, дермотрансплантат…
Ожог психики, возникший при контакте с дубль-контуром нервной системы энергета, лечится примерно так же. Только выглядит чище, если смотреть со стороны. Славная, на первый взгляд здоровая, как румяное яблоко, девочка. Красивый, умный, доброжелательный учитель. Болтают о пустяках. А то, что гипофиз вбрасывает недопустимое количество окситоцина, нарушая выработанные навыки, как и то, что нейропептид-спутник утрачивает стабильность, затрудняя ток возбуждения через синапс… Черные струпья видны каждому. Кто угодно морщится, когда воняет мазями.
Как сострадать избытку окситоцина?
На Ларгитасе, прямо на космодроме, нас встретил Якоб Трессау, маркиз пси-хирургии. Он настаивал на стационаре. Но после краткого осмотра пациенток и беседы с Гюйсом согласился на лазарет в «Лебеде». Я этого не помню – спала. В те дни я много спала. Маркиз Трессау регулярно навещал нас. Линда выздоравливала быстро: эмпатки живучи, как собаки (Ли, это комплимент!). Да и пострадала она меньше, не считая последствий сильнейшего стресса. Я же, судя по личным ощущениям, приходила в норму бесконечно долго.
«Ваше „долго“, дитя мое, – сказал однажды маркиз Трессау, и обликом, и манерами похожий на герцога стократ больше, чем природный герцог Оливейра. Я тогда еще не знала, какой он язва, – это очень, очень быстро с точки зрения медицины. Вы родились в сорочке. Не будь у моего коллеги соответствующих навыков и большого таланта…»
Коллегой он звал Гюйса.
В те годы еще никто не успел рассказать мне, что Гюйс провел несколько лет на Сякко. И подал заявление об отчислении. Почему? – спросила я, когда он обмолвился об этом. Не хватило природной склонности к насилию, ответил Гюйс. Для психира это равно дисквалификации.
65 
