Глава третья

Когда буксир возвратился к причалу, там нас уже ждали под дождем две машины с работающими двигателями. Я не знал, как мне быть дальше, мистер Шульц запихнул девушку, которую звали не мисс Лола, на заднее сиденье первой машины, сам сел рядом с ней и захлопнул дверцу, а я в нерешительности поплелся за Ирвингом ко второй машине и залез в нее вслед за ним. К счастью, там оказалось откидное сиденье. Правда, ехал я спиной вперед, глядя на трех застывших плечом друг к другу здоровенных гангстеров; Ирвинг теперь был в плаще и шляпе, как и остальные, все они сидели, смотря на первую машину поверх плеч водителя и того, кто ехал рядом с ним. Путешествовать в такой серьезной вооруженной тишине было не очень приятно. Я бы предпочел быть на глазах у мистера Шульца или же совсем один, например в надземке Третьей авеню — поезд мчится над улицами в самый дальний конец Бронкса, а я в мелькающем свете фонарей пытаюсь прочитать рекламу. Мистер Шульц совершал порой поступки импульсивные и неблагоразумные, и, возможно, со мной у него именно так и вышло. Меня охотнее признавали руководители организации, чем ее рядовые члены. Мне нравилось думать о себе как о младшем члене банды, и если это было так, то я обладал уникальным статусом, созданным специально для меня, что должно было производить впечатление на этих тупиц, но, увы, не производило. Может, все дело было в моем возрасте. Мистеру Шульцу было за тридцать, мистер Берман был еще старше, но, за исключением Ирвинга, большинство членов банды не перешагнуло тридцати лет, а для человека, имеющего хорошую работу и возможность дальнейшего продвижения, которому, допустим, двадцать один год, пятнадцатилетний мальчишка всего лишь сопляк, присутствие которого в деловой обстановке по меньшей мере неуместно, а то и глупо, и, естественно, оскорбляет достоинство. В Эмбасси-клубе работал вышибалой Джимми Джойо с Уикс авеню, что за углом моего дома; с его младшим братом я учился в пятом классе, правда, он там сидел уже третий год, но пару раз, когда я встречался с Джимми, он смотрел как бы сквозь меня, хотя, естественно, знал. С этими убийцами я иногда чувствовал себя жалким посмешищем, даже не мальчишкой, а карликом или потешным уродцем, проворности которого хватает только на то, чтобы не попадаться под ноги королевским псам. Любимчики мистера Шульца находились под его защитой, но я-то понимал, что мне надо укрепить свое положение в банде, а вот когда и как — понятия не имел. Сидеть на откидном сиденье и следить, чтобы мои коленки не задевали других, — занятие не из приятных. Никто ничего не сказал, но я понимал, что стал свидетелем очередного убийства мистера Шульца — причем самого интимного и уж наверняка самого тщательно подготовленного, — и пытался решить, то ли это еще одно свидетельство его доверия ко мне, то ли новая громадная опасность; было два часа ночи, мы ехали по Первой авеню, зачем я, поганый дурак, полез, вполне мог бы обойтись и без этого, а теперь, идиот, позволил втянуть себя в убийство. И все из-за причуды мистера Шульца. Боже! Я почувствовал тяжесть в ногах, голова закружилась, будто мы все еще плыли на катере. Я подумал, что Бо, может, еще и сейчас опускается на дно с открытыми глазами и задранными вверх руками. Несмотря на скверное самочувствие, я силился представить, что будет с мисс Лолой, потому что она тоже ведь была свидетелем, а посторонних свидетелей убийцы не любят. С другой стороны, зачем паниковать? Она жива, чего еще?

Мне не нравились эти мысли, и я стал смотреть в окно, словно вбирая в себя город, громоздкость его темных зданий и огни светофоров, отражавшиеся в темных сверкающих мостовых. Город всегда, когда бы я ни желал, вселял в меня уверенность. Я вспомнил о собственных великих намерениях. Если я не доверяю своим порывам, то мне нечего делать у мистера Шульца. Он действовал не размышляя, так же должен действовать и я. Нас направлял кто-то свыше, и до той степени, до какой я доверял себе, я должен доверять и ему. Меня возмущало ощущение трехмерной опасности, я должен бояться себя, своего наставника и того, чего боялся он, то есть деловой жизни, сопряженной со смертельным риском; а кроме того, мир кишел фараонами. Четыре измерения. Я открыл окошко, вдохнул свежий ночной воздух и успокоился.

Машины направлялись к центру. Мы проехали по Четвертой авеню, а затем, миновав туннель, объехали по эстакаде Центральный вокзал, откуда попали на Парк авеню, настоящую Парк авеню, проходящую мимо новых башен «Уолдорф-Астории» с их знаменитой «Павлиньей аллеей» и не менее знаменитым хозяином, неугомонным Оскаром, как я узнал из «Миррор», бесценного источника информации; потом мы свернули налево на 59-ю улицу и потащились за трамваем, звонок которого звучал, как гонг на боксерских состязаниях; а затем, нырнув в сторону, остановились у тротуара на углу Центрального парка, под тенью генерала Текумсе Шермана на коне, скачущего сквозь дождь, на той стороне площади. К дождю добавлялись еще и брызги фонтана, стекавшие из многоярусных чаш в мелкий бассейн, в который генералу пришлось бы направить своего коня, реши он вдруг добраться до женщины с корзиной фруктов на той стороне и попросить у нее вкусный плод. Я никогда не любил памятников, они чудовищно неуместны в городе Нью-Йорке, не подходят ему, они лживы и глупы, и что бы там ни говорили о Бронксе, но там вы не найдете генералов на вздыбленных конях, или дам с корзиной фруктов на голове, или солдат, стоящих среди умирающих товарищей, которые вздымают к небу руки и ружья. К моему удивлению, дверца машины открылась, передо мной стоял мистер Шульц.

  14