Глава 1

Эдвард Лэннион сидел за письменным столом в своем славном лондонском доме в Ноттинг-Хилле. Светило солнце. Стояло раннее июньское утро, лето еще не достигло зенита. Двадцативосьмилетний Эдвард был элегантно одет и весьма привлекателен: высок, строен, бледен. Слегка вьющиеся каштановые волосы с темно-золотистым отливом густой копной ниспадали на затылок. У него был широкий, твердо очерченный рот, длинный орлиный нос и продолговатые светло-карие глаза.

Красавица мать Эдварда умерла от рака, когда ему исполнилось десять лет. Он присутствовал при ее кончине и все понял, услышав сдавленные рыдания отца. Когда ему было восемнадцать, утонул его младший брат. Других родственников у Эдварда не имелось. Мать и брата он любил самозабвенно, а вот отношения с отцом не сложились. Его отец — богач, изображавший из себя архитектора, — хотел, чтобы Эдвард пошел по его стопам, но тот архитектором быть не пожелал. Он изучал историю средневековья в Кембридже. Уведомленный отцом о том, что впредь придется самому зарабатывать на жизнь, Эдвард обратился в небольшое академическое издательство, выпускавшее именно те книги, которые ему нравились, и втайне от отца стал подрабатывать в нем, правда, всего два дня в неделю по утрам, остальное же время он посвящал чтению, а также пытался писать исторический роман и даже стихи. Когда отец умер, Эдвард прослезился и пожалел, что при жизни не относился к нему лучше. Отец оставил ему дом в Ноттинг-Хилле, все свое состояние и прелестную усадьбу в деревне, называвшуюся Хэттинг-Холл — им с Рэндаллом это название в детстве казалось чрезвычайно смешным.

Построенный в стиле тюдор и отчасти в георгианском, Хэттинг-Холл со временем утратил многие свои угодья. Остались лишь большой красивый сад и прилегающие к нему луга, простирающиеся на несколько миль. Через эти луга текла узенькая речка Лип, пересекавшая деревню, известную под названием Липкот. Расположенная высоко на противоположном от Хэттинг-Холла берегу, деревня эта превратилась теперь в крохотное селение. В ней было лишь несколько небольших домов и старинных особняков, пара магазинчиков и паб. Вверх по течению имелся недавно восстановленный прочный мост, соединявший жителей деревни с тем, что они именовали «цивилизацией». Хэттинг-Холлу принадлежала земля на этом берегу, вплоть до реки вместе с половиной весьма сомнительного, хлипкого моста. Значительный участок на противоположном берегу относился к владениям второго из двух «больших домов» в округе.

Ниже по течению реки, на той же стороне, что и Хэттинг-Холл, на невысоком холме (собственности Хэттинга) стояла церковь четырнадцатого века, к которой прилегал маленький домик приходского священника с крохотным помещением для собраний прихожан. В этом месте через реку был перекинут старинный каменный мост. Второй «большой дом», расположенный в некотором удалении от реки среди густых деревьев, назывался Пенндин — по фамилии квакерской семьи, владевшей им еще со времен Уильяма Пенна. Ее потомки жили там и по сей день. На самом деле Пенндин был еще более древним сооружением, однако его первоначальное название было забыто. Когда-то дом сильно пострадал от пожара и после восстановления стал значительно меньше, а также (по выражению отца Эдварда) «был испоганен викторианцами». Между дедом Эдварда и обитателями другого «большого дома» (они носили фамилию Барнелл) существовала какая-то давняя вражда. Но отец Эдварда вел себя по отношению к соседям вполне корректно. Эдвард тоже.

Хэттинг-Холл не всегда принадлежал предкам Эдварда, происходившим из Корнуолла. Они приобрели его в конце восемнадцатого века, когда прежние владельцы «вовремя» обанкротились. Эта корнуоллская легенда очень нравилась Эдварду и Рэндаллу в отличие от их отца, который не желал, чтобы ее повторяли. Он предпочитал, чтобы очаровательно-романтическое поместье вело непрерывную родословную от пусть не слишком удачливой, зато знатной дворянской семьи, от которой оно будто бы перешло Лэннионам по наследству. Еще до всех хаотических пертурбаций своей взрослой жизни Эдвард отчетливо ощущал, что в нем что-то не так, чувствовал некую странную обреченность, даже в биологическом смысле — вероятно, дело как раз и было в корнуоллском прошлом. Над Эдвардом словно тяготело какое-то проклятие. В школе и потом, позже, его называли из-за этого задавалой, ханжой, святошей, говорили даже, что он с приветом. Эдвард не особенно из-за этого расстраивался и даже не чувствовал себя отверженным и одиноким, но временами ощущал необъяснимый таинственный страх. Порой ему казалось, что кто-то преследует его. Он даже воображал себя преступником, например террористом, исправившимся, но знающим, что прежние товарищи за ним следят и хотят убить. Он смутно припоминал, как в детстве они с Рэндаллом затевали подобные игры. Позднее, когда ему исполнилось двадцать, он приобрел другой необычный и заставлявший задуматься опыт, но никогда ни с кем о подобных вещах не говорил.

  1