... 
55 
— Здесь три тысячи гектаров, — ответила Хмелько. — Две бригады. Видите, во-он один стан! — Она указала плеткой вправо от дороги на чернеющие вдали избушки.
— Вон те лачуги?
— Ну да, лачуги, конечно… Сейчас их приводят в порядок. А вот в этой стороне другой… Видите?
— Где кустики?
— Точно!
Леонид провел по воздуху впереди себя рукой
— Это и все, что колхоз пашет?
— Что вы! У двух бригад — пашни на запад от села, вдоль бора. Там тоже три тысячи…
— Сколько же всей земли у колхоза?
— Земли? Пахотнопригодной? — с оживлением переспросила Хмельно, вероятно радуясь тому, что разговор возобновился непринужденно. — Исключая солончаки, солонцы и озера, около двадцати тысяч…
Пораженный размерами колхозных угодий, Леонид ударил ладонью по виску и, зажмурясь, покачал головой.
— Вот проедем пашню, — продолжала Хмель-ко, — и там начнутся залежи, а потом пойдет и целина.
— Что же там, пастбища были?
— Луга и пастбища.
В обе стороны от дороги далеко-далеко расстилался снежно-бурунистый простор, кое-где с обнаженной, тускло поблескивающей на солнце, сырой пахотой. Вид вспаханной земли вдруг тревожно взволновал Леонида. Он мгновенно и очень живо представил себе, как над всем огромным массивом плещутся в летнем зное нешумные волны золотой пшеницы, и тут же вспомнил рассказ раненого командира Зимы об алтайской степи. «Верно, как море, — подумал он с восхищением. — Настоящее море!» Точно почуяв волнение хозяина, заволновался и- Соколик. Он рванулся вперед, и, пока Леонид вырывал у него неожиданно закушенные удила, он целую сотню метров пронес его вприпляс, высоко подняв влажные, полыхающие горячим воздухом ноздри.
— Ну и полюшко-поле! — сказал Леонид, дождавшись Хмелько. — Мы пересекаем его поперек?
— Поперек, — ответила Хмелько.
— И сколько же до той границы будет?
— Три километра.
— А в длину сколько?
— Километров десять…
— Ох, черт возьми! Ничего себе
Но вдруг точно чем-то ослепило Леонида.
— Обождите, товарищ агроном, но ведь наша бригада за весну и лето должна поднять тоже три тысячи? — закричал он, часто моргая, точно впервые узнав про свой рабочий план. — Значит, вот такой массив?
— Точно, — подтвердила Хмелько.
— Ох, черт возьми! — совсем другим, несколько озадаченным тоном и раздумчиво произнес Леонид. — Оказывается, как много…
— Испугались? Оторопь берет?
В центре массива пашни, где от дороги отходили свертки к полевым бригадным станам, Куприян Захарович Северьянов впервые остановился и, видимо, решил дождаться молодых людей. Но через несколько минут он вдруг опять тронул коня…
— Что же он такой унылый, — спросил о нем Леонид.
— Думает, — ответила Хмелько.
— Уж не мы ли испортили ему настроение?
— Вполне возможно.
— Может, ему не хочется расставаться с целиной?
— Ему не до целины…
— Странно! А в чем дело?
— Не торопитесь, все узнаете, — пообещала Хмельно.
Леонид долго молчал, делая вид, что занят исключительно сдерживанием Соколика. Проваливаясь в снег, жеребчик частенько пугался и пробовал стремглав проскакивать опасные места. Но Куприян Захарович, видимо, занимал Леонида крепко; обиженный его равнодушием к бригаде и ее предстоящей работе, он вновь заговорил:
— А вообще-то он как председатель… какой он?..
— Умный хозяин! Голова! — ответила Хмельно.
— Хозяин умный, а колхоз у него едва дышит?
— Да не он ведь тут виной…
— Голова, а о целине не хочет думать?
— Да обождите вы! Вот задира!
Куприян Захарович дождался молодых людей у северной границы взрыхленного лемехами массива. Медленно отведя взволнованно-печальный взгляд от степи, он повернул к Леониду усатое, кирпично-задубелое лицо и проговорил усталым голосом:
— Вот и степь…
С песней в душе ждал Леонид этой минуты: от нее должен начаться особый счет в его жизни. И хотя разговор с Хмельно о Северьянове на время несколько озадачил и смутно встревожил его, он все же оставался в состоянии того высокого и вдохновенного порыва, которым теперь полнилась его летящая в степь душа.
— Какое раздолье! — воскликнул он, сияющими серыми глазами пробегая по безбрежной равнине.
И верно, для открывшихся глазу сказочных просторов, казалось, не хватало небосвода. По всей степи снег уже превратился в жидкое месиво, всюду в низинках блестела вода, над большими проталинами, обогретыми солнцем, бесконечно струилось марево, вдали сверкал голый березовый лесок… От всего, что вставало здесь перед глазами, почему-то тревожно и радостно замирало сердце. Удивительные чувства, о каких и подозревать нельзя в себе, открывала степь в человеке, который впервые вступал в ее вольное и загадочное царство.
55 
