87 
Она продолжала. Следующим актом был длинный свист из ультразвукового свистка. Таким образом призывался Дух. Сначала свисток засвистел как обычный, но стоило ей подуть сильнее, и звук стал выше, еще выше и наконец исчез. Она проверила, испугался ли баклан. Но птица все еще была здесь. Тогда она очень осторожно взяла коробочку с жуком. Это был черный жук, большущий, сильный. Она передвинулась к тому месту, где на вершине треугольника лежал фонарик, теперь свет его, когда солнце зашло, казался более ярким, и поставила коробочку на камень. Потом открыла. Жук начал выползать. Именно жук должен выявить точное место, где обряду назначено достичь завершения. Будто зная, какая на него возложена миссия, жук прополз по камню и остановился в маленькой впадинке рядом с человечком. И тут же Фелисити сжала руку. Капелька крови показалась из сделанного ею ранее надреза. Она смешала кровь на кончике пальца с молочной смесью и мазнула по камню перед жуком. Поскольку он не проявил никакого интереса к этой жертве, Фелисити очень осторожно ткнула его в мазок и вновь вернула в коробок. После чего на то место, где была намазана кровь с молоком, поставила теплую кастрюлю с молоком и маслом.
Взяв бутылку с бензином, она налила довольно много в кастрюлю. Потом попробовала зажечь содержимое. Но не получалось. Спички с шипением гасли в зеленоватой смеси. Фелисити сердилась. Получается, в последний момент все будет испорчено. Она зажигала спичку за спичкой. Она едва не плакала. Что бы ни случилось, она не должна сжигать изображение, поднеся к нему спичку. Наконец взяла одну из почерневших лавровых веточек и окунула в кастрюлю. Одновременно заостренной веточкой подняла фигурку. Осталась только одна спичка и ею она подожгла накрошенные лавровые веточки. Веточки мгновенно вспыхнули, и в эту же секунду она протянула руку и ткнула фигурку в огонь. Пламя тут же погасло, но фигурка успела загореться. Фелисити заранее обмакнула человечка в бензин.
Человечек сгорел быстро. Фелисити постепенно собрала мак и шиповник и бросила в море. Начинался прилив. Вода уже хлюпала с трех сторон вокруг камня. Лишь краешек солнца виднелся над горизонтом, окрасив его в пурпурный цвет. Засияла луна. Она как-то сразу уменьшилась и стала похожа на серебряную пуговицу, пришитую к темно-зеленому бархату неба. Луна освещала Фелисити, а та стояла и зачарованно смотрела, как горит человечек. Со стороны моря повеяло прохладой, подул ветерок, и пламя встревожено заметалось.
* * *
Нэн стояла по щиколотки в воде. Отлив обнажил усеянное мелкими камешками дно. Сквозь толщу воды камешки казались ей разноцветными и красивыми, но сейчас, высыхая, становились просто серыми. По ним было больно идти, но она шла, и вода тихо плескалась у ее ног. Поблизости от берега воду покрывала чуть заметная рябь, предвещая близость прилива. Перед ней лежало море. Солнце опускалось за горизонт, окрашивая поверхность воды нежным, розоватым цветом. Луна, широколицая, бледная, вся словно изрытая оспинами, медленно всходила на небосклон. Сейчас на берегу осталось всего несколько отдыхающих. Нэн высматривала Фелисити, но той нигде не было видно. Дочка, кажется, избегала ее.
После возвращения в Дорсет Нэн захлестнул настоящий водоворот сомнений. Еще никогда в жизни ей не приходилось столько думать и передумывать. Та прежняя жизнь не требовала, даже исключала душевные метания. Та жизнь укрывала ее надежно, как панцирь, и в этом панцире не было ни малейшей трещины. Конечно, случались и трудности, и минуты сомнений, но таких, как сейчас, она не помнила. Она никогда не сомневалась в том, как надо поступить, она всегда знала, что делать — и когда приходило время убеждать мужа в своей правоте, система аргументации оказывалась привычно знакома, будто все время повторялся один и тот же нескончаемый спор.
И вдруг здание построенной ею реальности рухнуло, и она оказалась одна в центре вселенской пустоты, где от нее вдруг потребовалось заново создавать форму и направленность своего бытия. Но только в последние два дня Нэн начала по-настоящему сознавать эту перемену. Из Суррея она вернулась в настроении далеко не оптимистическом, но в те дни у нее еще, по крайней мере, были энергия и уверенность в себе. По пути она много думала о Тиме. Ее глубоко задело, что Тиму, оказывается, все известно и он, вполне возможно, был доверенным лицом Мора. Думая об этом, она даже начала испытывать чувство, которое редко себе позволяла. Она жалела себя. Впервые за долгие годы, не будучи избалованной дружеским участием, решилась воззвать к чьей-то помощи — а взамен получила предательство. Ей было грустно, потому что она понимала, что вместе с этим разочарованием что-то неуловимое, какой-то едва ощутимый аромат навсегда уйдет из ее жизни. Хотя между ними ничего и не произошло, Тим Берк всегда был для нее источником радости, и вот теперь его не будет. Однако потом она согласилась простить Тима, даже решила больше не называть его предателем. Именно тогда она позволила себе вспомнить, как они лежали в кресле. Она вспомнила все подробности, все слова, которые сказал тогда Тим. Она долго и сосредоточенно думала об этом. И это было почему-то похоже на воспоминание о далеком прошлом, о чем-то трепетном, печальном, невозвратно ушедшем. Может, пусть лучше Тим играет свою прежнюю роль и все будет как прежде. Все должно остаться как прежде. Мысль, что так должно быть и так будет, ее немного успокаивала.
87 
