Последние отзывы

  77  

А Урсула?

— Урсула, — сказал я ей в коридоре (я слишком долго прятался от нее), — почему ты больше не приходишь ко мне по ночам?

Она повернулась, старательно избегая встречаться со мной глазами. Мне был виден чахлый пробор в ее волосах, и пахло от нее, как пахло когда-то, — улицей.

— Не могу, — ответила она.

— Можешь, — сказал я… — можешь. Ты его не разбудишь. Ты не разбудишь его.

— Просто мне кажется, что это не самая удачная мысль, вот и все.

— Что? Что ты хочешь сказать? Хочешь сказать, что это всего лишь удачная мысль?

— Просто это мне разонравилось.

— Что ты несешь, Урсула?

— О Грегори, пожалуйста, — и она смущенно повела головой: когда-то это заставляло меня стонать от нежности, теперь заставляет дрожать от ненависти — теперь мне никогда не бывает хорошо, никогда не бывает хорошо. Почти от всего мне становится хуже. Я не…

— Но почему? Почему, почему, почему?

— Ты знаешь почему! — неожиданно гневно выпалила она, вызывающе, раздраженно. — Пожалуйста, оставь меня в покое!

— Взгляни на меня! И не надо прикидываться дурочкой, Урсула, ладно? Помнишь, как я всегда сердился, когда ты начинала прикидываться дурочкой…

Помнишь (хотел я сказать), помнишь, моя принцесса, когда это случилось? Послушай. Твой первый день в школе для взрослых девочек. Мама с папой отвезли тебя (собираясь, до конца уроков, проехаться по магазинам и родственникам, а потом забрать тебя). На тебе был темный комбинезон с двумя тонкими бретельками поверх белой рубашки и красивый берет. Я стоял на аллее рядом с доброй миссис Долтри и махал на прощанье, пока машина, уверенно набирая скорость, выезжала из ворот. Ты бесстрашно помахала мне в ответ. Тебе было почти четырнадцать (Боже, прости меня). Все утро я просидел в своей устроенной в ветвях дерева беседке, бесцельно ковыряя перочинным ножом первую попавшуюся веточку, или тренируя теннисные удары о стену гаража с торчащими щепками, или думая о собственной школе — о ее гостеприимном ожидании, о рядах аккуратно заправленных коек, о том, как однажды, неожиданно вернувшись в спальню, я застал капитана команды по плаванию, который, обливаясь слезами, ласкал мой потрепанный башмак, — и одновременно представляя себе твой первый день: дорожки, выложенные продолговатыми золотистыми камнями, а вот это новенькая, самоуверенная психопатка, торчащая перед классом (о, эта фатальная телесность школьных учителей). Как только закончился ланч и я заслышал доносящееся из комнатушки миссис Долтри мирное похрапывание, я пустился в странствие по затянутым паутиной чердакам (сундуки, остовы кроватей, разложенные для проветривания матрасы и какая-нибудь одна, косо прислоненная к стене толстая сосновая доска, вся залитая солнечным светом), в то время как дом подо мной лежал заброшенный и притихший, огромный кирпичный корабль, нежащийся в лучах послеполуденного солнца. Я сидел у окна, просматривая результаты старых крикетных партий в пожелтевшей газете — Грейвни, Баррингтон, Декстер, — когда мой моргающий взгляд случайно скользнул по лужайке перед домом, укрытой леопардово-пятнистой тенью. То, что я увидел, заставило кровь молотом застучать в висках. (Я так хотел, чтобы этот день прошел успешно.) Ты бежала по аллее, крохотное пятнышко боли, — я не видел твоего лица, но все в тебе выдавало подавленность, скованность и слабость, движения твои были движениями механизма, работающего из последних сил, как если бы единственное, что удерживало тебя от окончательной остановки, был неровный, отчаянный ритм твоих шагов. Мы столкнулись лицом к лицу в коридоре второго этажа; ты буквально упала в мои объятия. «Спокойно», — сказал я в ужасе. Ты дышала так тяжело, что я прикрыл тебе рот ладонью, чтобы остановить, сдержать, загнать внутрь этот поток воздуха. «Они ненавидят меня, — говорила ты сквозь слезы (так делают только в детстве). — Они сказали, что ненавидят меня!» Мне показалось, ты можешь не выдержать, надорваться, ты была как пчела, в отчаянии, жужжа, бьющаяся о стекло. «Заставь их прекратить… заставь, заставь!» Мы зашли в ближайшую комнату. Мою комнату. Ты легла на разворошенную кровать. Я лег сверху. Тебя била безумная дрожь. Тебя надо было задержать, сдавить, не дать тебе разлететься на мелкие части. Ты хотела, чтобы я прижался к тебе как можно теснее. Кто бы устоял? Я не смог. Твои трусики были темно-синие, чуть пушистые. Внутренняя сторона твоих бедер покрылась гусиной кожей от страха, но внутри тебя все кипело. Я помню только запах, запах молодого пота и горьковато-соленых слез и еще запах какой-то жидкости и крови. Я просто спустил брюки. Все кончилось за мгновение. Надеюсь, я ничего не нарушил.

  77